И еще одна находка — две ворсинки зеленого цвета. Они зацепились за шершавую, занозистую доску забора. Там, где кончалась тропинка, нескольких планок в заборе не хватало — через эту щель хозяева для сокращения дороги выбирались на другую улицу. Осматривая доски через лупу, и увидели эти две ворсинки. Их осторожно вынули, поместили в целлофановый пакет и отправили на экспертизу для установления родовой принадлежности, как выражаются специалисты.

Оперативные работники буквально с лупой обследовали двор, сад, забор, сарай. И не нашли ничего, кроме этих двух ворсинок да следа в снегу. Но именно эти находки придали следствию законченность. Без них можно было обойтись, но с ними следствие стало убедительнее.

Прокурор городка Павел Михайлович Кокухин — молодой, энергичный, атлетического сложения человек — прибыл на пожар одним из первых. Он рассказывает, что только в первый день было допрошено около пятидесяти человек, так или иначе связанных с погибшими: их друзья, знакомые, родственники. Проведены судебно-медицинские, биологические, трассологические экспертизы. Допросы проводились сразу в нескольких кабинетах. Наиболее интересные, имеющие прямое отношение к делу показания тут же попадали к Гурьеву, Белоусову, Засыпкиной, к начальнику уголовного розыска района Николаю Петровичу Зобову, который знал едва ли не всех жителей городка.

В результате утренних поисков установили: девятого марта в доме был Михаил Жигунов — сын погибшего. Ушел, когда стемнело. Эти сведения имели тем большее значение, что отец и сын Жигуновы жили порознь, общались мало, многие знали об их взаимной неприязни.

В кабинет Засыпкиной доставили Михаила Жигунова. Невысокий, с редкими прямыми волосами человек, о котором единственно что можно было сказать с полной уверенностью: выпивает. Привезли его на машине в сопровождении оперативных работников, которые застали его дома спящим. Вошел он в кабинет настороженно. По всему было видно: чувствует себя неважно. На графин посмотрел так жалостливо, что Засыпкина сама налила ему воды. Выпил жадно, в три-четыре глотка, облегченно перевел дыхание, вытер рукавом губы. Похмельная испарина покрывала лоб младшего Жигунова. Брюки были смяты (видно, в них и спал), туфли после вчерашних похождений еще не успели просохнуть. Ни одной зеленой вещи. Шарф, свитер, пальто... Ничего даже похожего на зеленое. Может быть, вязаные перчатки?

— У вас есть перчатки? — неожиданно спросила Галина Анатольевна.

— Есть... А что?

— Где они?

— Дома.

— Какие у вас перчатки?

— Обыкновенные. Кожаные.

С окончательными выводами Засыпкина решила не торопиться, тем более что в квартире Михаила Жигунова предстоял обыск.

— Михаил Александрович, вы знаете, что произошло в доме вашего отца?

— Да уж знаю... Рассказали люди добрые.

— Какие у вас были отношения с отцом?

— Нормальные. Хорошие отношения, — неуверенно добавил Жигунов, вспомнив, видимо, поговорку, что о мертвых — или хорошо, или ничего. — Были...

— Почему вы не жили вместе? Отец сдавал полдома чужим людям, а вы, родной сын, живете на стороне.

— Так уж получилось. К родителям лучше ходить в гости. А жить вместе... Слишком много точек соприкосновения. Да и выпивал он, откровенно говоря. Не дом, а проходной двор. Кто с бутылкой придет — свой человек, желанный гость.

— Но квартиранты не жаловались?

— Дергачевы? Да они сами такие же.

— Значит, вы не любили отца?

— Я такого не говорил.

— Любили?

— И этого не говорил. Отец — он и есть отец.

— Вы — наследник. Значит, дом теперь ваш?

— Что осталось от дома — мое.

— У вас с отцом были ссоры из-за дома?

— Как вам сказать... Не то чтобы ссоры... Мне, в общем-то, есть где жить. Но разговоры о доме были. Он сам затевал. Это и понятно: один остался. Мать тоже ушла, жила отдельно, не могла она с ним. Вот он и заговаривал время от времени об этом доме. Как я понимаю, пытался нас привлечь к себе. Дескать, помру — вам перейдет... Собутыльников у него всегда хватало, а близких людей не осталось.

— Вы были вчера у отца?

— Заходил.

— По какой надобности? Родственной привязанности нет, говорить не о чем, праздники кончились, день рабочий, а вы у отца. Вот и спрашиваю — зачем приходили?

— А что, нельзя? — усмехнулся Жигунов.

— Почему же нельзя, можно. Даже нужно посещать отца. Я спрашиваю именно о вчерашнем дне, когда совершено преступление, когда преступник, чтобы замести следы, поджег дом... Тот самый, который отец вам не отдавал, да и не собирался отдавать до смерти. Так?

— Это, по-вашему, что же получается? — прищурился Жигунов. — Хотите сказать, будто я в отместку?

Про себя Засыпкина отметила, что он вряд ли в полной мере понимает суть вопросов. Михаил улавливал только их поверхностный смысл, а когда ему чудился какой-то намек, он истолковывал его по-своему, впадал в похмельную обидчивость, которая, впрочем, тут же проходила. Конечно, неплохо бы ему сейчас проспаться, прийти в себя, ясно осознать происшедшее, но не могла Галина Анатольевна дать ему такой возможности, не было времени.