— Так вот ты какой, чёрный дембель! — хмыкнул Головин. Сам он в «горке», но на этот раз не чёрной, а песчаного камуфляжа, выглядел не так представительно, конечно.

— Не зли меня, Башка, — отозвался морпех голосом, чуть выдававшим вчерашние тайны, — говорю же: дикий край, простые люди. Я если без этих блямб и висюлек появлюсь — не по протоколу будет.

— А там прям протокол? — удивился Тёма. Его главное украшение стояло слева, держась за галантно отставленный локоть мужа. Бадму красило всё: и беременность, и африканское солнце, и высокая причёска, и какие-то национального вида изделия на руках, шее и груди, которые могли быть одновременно и бижутерией, и рабочим инвентарём степной ведьмы-шаманки.

— А ты как думал? — кивнул Илюха. — Манька-то не с улицы приведённая, а дочка главной жены вождя шамбала. Мы к тёще с тестем иначе, как нарядные, будто ёлочки, не ездим.

— Да уж, африканские понты — это вам не это, — кивнул Головин.

— А то, — вздохнул морпех.

Его Манька, выходившая из хижины вслед за племянницей, выглядела так, что будь она в несколько раз меньше — точно бы сороки утащили. Блестело всё — от браслетов, то каких-то невиданных колец в ушах и в причёске. Огонёк не отставала от тётки, сияя, как диско-шар. Надя с Милой только переглянулись. Им на здешнем конкурсе красоты и народных ремёсел в части дамского обмундирования предложить было нечего. И слава Богу.

Я смотрел по сторонам, ожидая, когда же подъедет Садко. И очень удивился, увидев, как справа, со стороны здешнего леса, откуда денно и нощно орали какие-то невоспитанные местные звери и птицы, выруливает настоящий Неоплан — большой современный туристический автобус, разворачиваясь плавно за воротами и замирая передней дверцей аккурат напротив калитки. Дверь отъехала с пневматическим шипением и за ней оказался Мутомбо, обряженный, как натуральный вождь аборигенов: перья, пятнистая шкура, браслеты и бусы. Видимо, сюрпризов сегодня стоило ожидать с избытком.

В прохладе салона всем нашлось место и занятие.

Лорд ворковал с женой, чем, в принципе, занимался каждую свободную минуту, перестав наконец-то сурово таращиться в планшет или смартфон или командовать в них кому-то вслух по-русски или английски.

Головин с Бадькой прилипли к большому окну, разглядывая здешнюю фауну. Путь лежал, наверное, через один из окружавших отель национальных парков, поэтому посмотреть было на что: попадались и слоны, и гиены, и жирафы, и прочие кабаны-бородавочники. В ветвях деревьев скакали какие-то макаки, разноцветные невиданные птицы. На одном, стоявшем отдельно, развалясь по-барски, отдыхал леопард.

Анюта оседлала коленку Мутомбо, и переживала, что не хватало рук ухватиться за руль — он в автобусах вообще не рассчитан на пятилетних девочек. Такой штурвал и я бы, наверное, с трудом удержал, а чёрный громила управлялся, кажется, одним пальцем левой руки, правой бережно придерживая дочку. Надя, сидя рядом, на месте экскурсовода, оставила попытки снять её с водителя и просто смотрела по ходу движения сквозь огромное панорамное лобовое стекло.

Саванна поражала размахом. От темневшего слева до наливавшегося красным справа краёв горизонта тянулись равнины с редкими перелесочками. Вдали виднелись горы, но без снежных шапок — не такие высокие. Наверное, с одной из них и сыграла в молнию Мотя, в том смысле, что «бац — и в землю». Ну, конкретно в том случае — сперва в нечаянного туриста.

Подъезжали почти по тёмному. Слева уже начинали мерцать крупные звёзды. Справа догорал закат, величественный и яркий — никогда и нигде такого не видел. А перед нами возник силуэт огромного странного дерева, который сперва удивил, а по мере приближения начинал даже чуть пугать. Ствол размером, наверное, больше заднего дворика нашего дома в Москве, заканчивался настоящим лесом. Казалось, что на толстой округлой колонне росли какие-то отдельные, другие деревья. А вокруг ствола, сколько хватало глаз, стояли хижины, какие-то кибитки и палатки. За ними, если глаза не подводили впотьмах, были запаркованы автобусы и автокемпинги. Почему-то вспомнились слова «Нашествие» и «Эммаус». Я поёжился. Вот тебе и приехали бабулю навестить. Тут как бы не половина Танзании собралась.

Перед нашим автобусом, что гудел рассерженным слоном, расступались люди. Без криков, пинков по колёсам и плевков, как можно было бы ожидать в цивилизованной Европе. С каким-то даже почтением. Многие склоняли головы. Аня, которой Мутомбо доверил гудеть, светилась ясным солнышком. Мы с Головиным мрачнели, кажется, с каждым новым оборотом колес. Его можно было понять: обеспечивать охрану в такой толпе и суматохе — врагу не пожелаешь. Что именно напрягало меня — я пока и сам не знал. Только дерево на спине чесалось так, что хоть на стену лезь.

В едва открывшуюся дверь только что замершего возле огромного баобаба автобуса запрыгнул старикашка, чёрный и сморщенный, но подвижный, как ртуть. Или обезьяна. «Сморчок!» — тут же неприветливо буркнул внутренний фаталист. «Рафики» — удивил скептик. Вот откуда он, а, значит, и я, помнил, как звали старого суетного мандрила, макаку-колдуна из диснеевского «Короля льва»? А кривая палка в руках с какими-то трещотками-погремушками на верхушке других ассоциаций не вызывали. «Асантэ сана скаш банана!» — сообщил реалист, чем добил окончательно.