— Да не блажи ты, как на партсобрании, ей-Богу! — поморщился он. — И так в голове звенит, тут ты ещё, звонкий, как бубен. Время пришло, Дима. Пора и честь знать.

В его слезящихся мутноватых глазах не было ни страха, ни сомнения, ни горечи. Он знал, что говорит, и знал, что умирает. Потому что сам так решил.

— Всё только начинается же. Не жалко? — подумав, задал я дурацкий вопрос.

— Мне много лет, Дима. Я долго жил и многое видел. И, честно скажу, предпочёл бы большую половину не видеть никогда или забыть, — он говорил тихо, но отчётливо, как на исповеди. — Но так не бывает. Я дожил до того момента, о котором мечтал. Я увидел город, где живут счастливые люди. У тебя и твоих впереди много всего, и хорошего, и плохого. Но я точно уверен, что вы со всем справитесь вместе. Ты, твоя семья и твои друзья.

Он говорил, но, кажется, меня уже не видел. Я снова тратил максимум усилий на то, чтобы не забывать дышать ровно. И не обращать внимания на то, как размывается палата по краям картинки.

— Спасибо тебе, Дима. Ты вернул мне веру в людей, как бы громко это не звучало. И ты подарил её же сотням, и подаришь тысячам. Мне отсюда виднее.

Спорить с ним было глупо. Но я — не эталон мудрости.

— Может, к Митрофанычу подашься, в партизаны? Будете на завалинке сидеть, байки травить? — чем ещё и как можно было задержать его?

— Отпартизанил дед Петя своё, Дима. Давно. Спасибо, что переживаешь за старика, но не надо. В раньшие времена так и бывало: когда чуял человек, что время пришло, ладил домовину да ложился в неё…

— Ага, а потом вылезал, когда гости всю еду сожрут, говорил: «Не, не будет дела!», и шёл дрова колоть, — попробовал пошутить я, как всегда не совсем к месту.

— Да, так тоже случалось, — всё так же по-стариковски дробненько захихикал он. Но закашлялся и замолчал. И я молчал. И молча взял его за руку.

— Ты этому месту хозяин, Дима. Помни это, как сейчас помнишь. И за людей ты в ответе. Это тяжко, конечно. Но сладишь. Должен сладить. Скажи своим коновалам, чтоб больше не вытягивали меня. Устал я. Страшно устал…

И вековой старик сжал мои пальцы. Будто скрепляя последним рукопожатием уговор: его завет и благословение в обмен на моё обещание соответствовать им.

Пиликнула аппаратура. После звука быстрых шагов распахнулась дверь за моей спиной.

— Не надо, Док. Он просил отпустить. Уважим старика, — еле выговорил я. И глубоко, судорожно глубоко вздохнул, ощутив на плече ладонь Стаса. Врачи, конечно, по-другому относятся к смерти. Вернее, все обычные люди так думают. Но ошибаются.

На пустом, девственно чистом погосте появилась первая могила. Вслед за первыми народившимися в мир людьми пришла и первая утрата. Хоронили Петра Алексеевича всеми Горами, и старыми, и новыми. Чёрная «Победа» везла лафет с гробом, укрытым красным знаменем, под которым тайный воин сражался большую часть своей сложной, трудной и долгой жизни. А мне всё казалось, будто четвёрка чёрных коней идёт шагом, вскидывая синхронно передние ноги с белёными копытами. Перед машиной в десять рядов шли курсанты Академии, по четыре в шеренге, с красными бархатными подушками в руках, на которых лежали ордена и медали разных стран и государств. Части из которых тоже больше не было.

Рота почётного эскорта выстроилась. Взвод дал первый залп. Оркестр грянул «Коль славен». В одном ряду стояли мы с Головиным и Ланевским, Трофимыч в слезах, так странно смотревшихся на его бульдожьем лице, Валентина и Александр Васильевичи в чёрном. А за нами — все жители до единого. На поминках, что накрыли прямо на площади возле высокого холма, с которого открывался вид на весь Город, говорили искренне, много хорошего, но предсказуемо мало конкретного. Портрет молодого деда Пети улыбался нам. Он стал первым в Аллее Памяти, с него она и началась.

Мы решили, что брать на себя лишнюю ответственность нам нет ни малейшего резона. У людей так часто случается: если есть шанс поделится заботами — лучше его использовать сразу, а то вдруг он последний? Поэтому в Городе появилась система голосования и что-то вроде общего чата. Сделал их, как и очень многое другое, Женька, которого все с моей лёгкой руки звали Джесси.

Началось всё с того, что где-то в ноябре зазвонил мой телефон. Но только вместо букв и цифр там на экране появились какие-то зелёные полоски, как в фильме «Матрица». Я думал, что после звонков Второва, когда на картинке отображался разделённый круг, меня уже ничем не удивить. И снова ошибся.

— Слушаю, — сообщил я трубке.

— Зд… Зд… Здрасьте, Дмитрий М-м-михайлович. Меня з-з-зовут Женя, — донёсся голос сильно заикавшегося человека.

— Здравствуйте, Женя, — ответил я медленно, под изумлёнными и беспокойными взглядами скептика с фаталистом друг на друга. — Мы знакомы?

— М-м-можно я вк-вк-вк… запущу мод-д-дулятор голоса? — еле выговорил он.

— Да, конечно, — согласился я, не понимая вообще ничего.

— Простите, я плохо говорю. Поэтому приходится использовать технические средства, — неожиданно сообщил в трубку низкий хорошо поставленный голос, похожий чем-то на артиста Чонишвили. Этот резкий контраст понимания тоже не прибавил.