Боюсь нарваться на агрессию. Раньше я думала, что он совершенно безобиден. Да, нудный, да, доставучий, упрямый и очень себе на уме. Но на прямую агрессию не способен. А теперь я понимаю, что все это время рядом со мной был неуправляемый психопат.

И мне страшно.

Очень-очень страшно!

А еще дико боюсь за моих мужчин, моих сумасшедших Лешку и Лиса, которые, наверно, еще ничего и не знают о перестрелке и похищении. И не знают, в какой опасности находились.

Их место сегодня заняли ни в чем не виноватые парни из охраны отца. И мне, несмотря на то, что произошедшее с ними ужасно, эгоистично легче дышать. Ведь мои мужчины не пострадали. Это неправильно, да. Но ничего с собой поделать не могу!

Стоит закрыть глаза, как картина кровавого пятна на груди Ивана встает перед внутренним взором. И сердце сразу сбоит.

Мне хочется что-то сделать. Как-то наказать гада Тошку за то, что он посмел даже думать навредить моим любимым! Что-то внутри пламенеет, руки подрагивать начинают от ненависти.

Кошусь в его сторону, прикидывая, что будет, если я внезапно кинусь и вцеплюсь ему в рожу.

Скорость 80 километров…

Улетим с дороги.

И ладно, если в кювет. А если в лобовое с кем-то? А если травмы посторонним людям нанесем? Они-то в чем виноваты?

— Сейчас на трассу выйдем и нормально погоним, — неверно истолковывает Тошка мои осторожные взгляды.

Он уже не выглядит злым, скорее, сосредоточенным.

И я решаю поговорить.

Может, получится что-то узнать? О его планах на мой счет, например? Не тех, что включают месть, а тех, что чуть дальше заходят.

— А кто такие Жнецы? — вопрос вырывается сам собой, и Тошка нервно дергает рулем.

Он явно этот вопрос не ожидал.

Ругается, возвращаясь обратно в полосу, скалится зло.

— Одни… Твари. — Неопределенно отвечает он, усмехается шире, косится на меня, — если думаешь, что они тебе помогут, то нихуя. Это людоеды, блядь. Самые опасные отморозки в стране. Они свидетелей не оставляют.

— А тебя почему ищут? — я развиваю тему, поняв, что Тошке надо выговориться.

— Не знаю, — рычит он с досадой, — я им дорогу не переходил. И вообще… Это все херня. Этот кусок трусливого говна наврал.

— Тоша… — тихо и проникновенно говорю я, — давай поговорим. Пожалуйста.

— Поговорим, Вася, — кивает он, — обязательно поговорим. Но потом. Сначала из города этого гребаного выедем. Нахуй вообще сюда вернулась? — он неожиданно злобно бьет по рулю ладонями, — я же говорил! Говорил же!

— У меня мама… — шепчу я.

— И чего? — рычит он, — она тебя тварью называла, хотела под этого толстого упыря засунуть, а ты! Сразу все, блядь, забыла, что я для тебя сделал! И в этот раз, если бы не я, что было бы? А?

— Тоша…

— Блядь! Тоша, Тоша… — передразнивает он меня, а затем, психанув окончательно, сворачивает к обочине.

Машина тормозит где-то в частном секторе, уже, практически, на выезде из города.

Тошка глушит мотор и разворачивается ко мне всем телом. Опирается локтем на руль, тянется ко мне второй рукой.

С тихим вскриком отшатываюсь. Клянусь, это происходит непроизвольно! Было бы хоть чуть-чуть соображения, то подчинилась бы! Позволила трогать. Просто, чтоб отвлечь, чтоб время потянуть.

Но нет у меня сейчас никакого соображения. И инстинкта самосохранения тоже нет. Только чистой воды брезгливость и ужас.

Тошка, увидев это все в моих глазах, сужает веки и, злобно сжав губы, хватает за хвост и тянет ближе к себе.

— Сука! — шипит он, — отрезала волосы, тварь! Как я тебя не прибил тогда, блядь… — Он замолкает, смотрит в мое испуганное лицо, и глаза его, с расширенными, словно от кайфа, значками, пугающе пустые, — все равно… Все равно не могу. Не могу! Ты — тварь. Засела в груди, нихуя не выковырять!

— Тоша… — я шепчу его имя, словно в трансе, просто не зная, что делать. Сопротивляться? Он явно не в себе. Ударит, сознание потеряю… Нельзя… Но и позволять… Тоже нельзя…

— Тоша, блядь, Тоша… — кривится он, и захват в волосах становится жестче, — вечно ты так… Я для тебя — игрушка мягкая, да? Тоша, блядь… Ненавижу… Убил бы. Давно убил. Хотел ведь… Не смог. Тупо не смог. Ты, сучка, не представляешь даже, на что я ради тебя пошел. Все ждал, думал, увидишь, поймешь… А ты… Я же все ради тебя! Ради тебя!

— Я не знала, Тош… — мои губы едва шевелятся, на глазах слезы.

Он делает мне больно. И не физически даже, а морально. В очередной раз, теперь уже окончательно убивая все. Даже наше общее детство. Потому что не было у нас, оказывается, ничего общего. Было — его. И мои иллюзии.