Голос – тот самый голос – донесся отовсюду и ниоткуда. Стоило зазвучать холодным, безликим словам, как у нее сразу же поджался живот.

– Мы переносимся в асимметричное пространство. Переход будет неприятным, но не вызовет непоправимых повреждений.

Джессин соскользнула на пол. Металл обдирал кожу, как наждак, и был ледяным, как нутро холодильника.

– Не представляю, что может быть хуже… – начал Кампар, и тут что-то произошло со временем. Джессин ощутила, как поток причин и следствий замер. Она с одинаковой ясностью помнила, как опускала голову на пол и как сидела спиной к стене. Помнила, что ее тошнит, за несколько секунд до того, как подступила тошнота. На всех лицах были написаны ужас и отчаяние. Синния собиралась сказать: «Прекратите это!»

– Прекратите это! – сказала Синния.

И каким-то чудом все прекратилось.

Они уставились друг на друга. Первым заговорил Дафид.

– Вы запомнили?..

– Инверсия? – закончил за него Кампар. – Пролапс. Повреждение представлений о времени и сознании. Да, отчасти. У вас?

– Ненавижу, – сказала Джессин.

Во время длительного перехода рой – впервые после того, как осознал себя, – расслабляется.

Все, потребное для ориентации погибшего мира, сделано, он сориентирован. Явился великой враг и зачерпнул рой вместе с другими пленниками. Больше нет опасения не справиться, отстать. Сейчас он не прикладывает усилий и позволяет себе распылиться, рассеяться. Тюремные ячейки не несут полезной информации. В этот миг затишья между опасным прошлым и гораздо более опасным будущим он может отдохнуть. Отдых приятен. И, поскольку это случается впервые, он открывает в себе способность отдыхать и испытывать удовольствие от отдыха.

Он все еще ощущает страх и ужас своего носителя, проходит вместе с ним все стадии отчаяния. Теперь надо всего лишь выглядеть одним из многих и поступать, как они. Его подобие страданий несовершенно, но наивные спутники слишком заняты собственными страхами, чтобы это заметить. Боль, гнев, трепет и изумление носителя стали привычными, теперь ими легче управлять. И рой подозревает, хотя и не знает наверняка, что сохранившаяся часть носителя начинает осознавать необходимость пожертвовать собой. Изменяются вкус и сила его грусти.

Другой носитель мертв. Эмир Кинред, не увидевшая вторжения, не дожившая до отбора в загон великого врага, тоже чувствует, реагирует, страшится и удивляется. Ее эхо или призрак нарушает стройность роя, но не разбивает его. Рой слишком доволен точным исполнением планов, чтобы всерьез озаботиться этим.

В часы отдыха рой сортирует разведанные секреты. Он видел живых карриксов и слышал голос их переводчика. Он внес в каталог несколько подчиненных врагу видов. Он находится в одном из его кораблей, тех, что прежде удавалось исследовать только после сражений.

Он не знает, что из этого окажется ценным – если окажется – для военачальников, аналитиков, профессиональных военных. Ему и не требуется знать. Он совершил то, чего не добился никто другой. Позже он попытается передать эти сведения вместе с теми, что добудет позднее. Если удастся сделать хотя бы это, он сможет без сожаления расстаться с доступным ему подобием жизни.

Рой спит, собирается с силами и убыстряет метаболизм носителя, сжигая его организм, ради простого животного удовольствия: согреться на холоде.

Время шло – только в этом Джессин и была уверена. Освещение не менялось. Понятие длительности утратило смысл. Толпа в камере распадалась на лагеря и партии, хотя никто не указывал на это вслух. Знакомые находили друг друга. Радовались новым знакомствам. Спали рядом. А как же иначе? Их группа обзавелась своим углом.

Джессин пила и ела, когда чувствовала потребность в этом. Тело заменяло ей отсутствующие часы. Когда терпеть было невмоготу, она пробиралась к коврикам у передней двери, спускала штаны, опорожняла мочевой пузырь и кишечник – как и остальные. Почти все отворачивались. Унижение создавало подобие интимной близости. Люди научились отрывать кусочки сорбирующей пены по краям и передавать тем, кто в них нуждался. Мягкие лотарки и их господа-карриксы, видимо, не понимали, что такое менструация. Она тоже заменяла часы.

Закончив, Джессин подтягивала штаны. До чего же гадко – не иметь ни тряпки, ни мыла, чтобы очистить тело. Она чувствовала себя грязной. К тому же она все больше беспокоилась насчет болезней, неизбежных при многолюдстве и грязи. Хотелось вернуться к своей группе, свернуться в уголке и уснуть. Она заставила себя потащиться к маленьким лоткам. Один был наполнен черной массой, сходившей за еду. В другой наливали воду.

Джессин отмывалась, как могла. Потом, спрятав руку в кармане, открывала пузырек с лекарством, зажимала таблетку между пальцами и прятала в ладони. Зачерпнув воду ладонями, она незаметно глотала оранжевый комочек.

Почти незаметно.

– Что это? – заговоривший с ней мужчина был уже стариком. Смутно знакомое лицо – она могла видеть его в новостях или в развлекательной программе. Но не помнила, кто он такой.

– Вода, – ответила она. Сердце стукнуло в ребра, и она поспешила отвернуться, не дав продолжить расспросы. Джессин боялась, что старик пойдет за ней, но он не пошел. Она вернулась в свой угол и села. От холодной воды заледенели пальцы. Костяшки ныли. Все здесь было таким холодным.

– Ты в порядке? – спросил Дафид.