– Все хорошо, – сказала она. – Со мной все хорошо.

Кто-то вопил, произнося при этом слова; она улавливала только поток отчетливо произнесенных непристойностей, ничего больше. Джессин села и протерла заспанные глаза. Свернувшаяся рядом Синния забормотала, но не проснулась. Джессин не помнила, когда они решили жаться друг к другу ради тепла и кто начал первым, но у обеих это вошло в привычку.

Вопль повторился, но теперь слышался и другой голос. Ласковый, успокаивающий. Следующий вопль вышел более пронзительным, но не таким яростным. Масса тел шевельнулась, будто большая рыбина потревожила озерную воду. Толпа теснилась, окружала источник беспокойства. Теперь крики выражали всего лишь горе. Не о чем тревожиться.

Джессин снова легла и закрыла глаза.

– Веревка, – сказал Остенкур. – Сгодится любая.

– У меня есть ремень, – сказал Дафид.

Безопасник задумался. Он отрастил бородку, отчего подбородок казался шире. Все мужчины обросли. Тоже своего рода часы.

– Думаю, широковат.

– А шнурки? – спросила Синния.

– Если сумеете обойтись без них.

Старуха села и принялась выдергивать толстые шнурки из садовых ботинок. Илси с Кампаром, коротко переглянувшись, последовали ее примеру. Им понадобилось несколько минут, чтобы справиться со шнурками и сделать свой вклад. Остенкур благодарно кивнул, но уходить не стал.

– Извините, – обратился он к Синнии. – Я невольно обратил внимание на ваши волосы. Может понадобиться что-нибудь подлиннее этого, а я обратил внимание на ваши косы.

– Да, я помогу вам сплести веревку, если хотите.

– Это будет большая помощь.

Рослый мужчина двинулся дальше, Синния пошла за ним. Толпа пропускала их и снова смыкалась. Будто выказывала почтение.

– Как думаете, зачем ему веревка? – спросил Дафид.

– Безопасник, – ответила Джессин. – Рано или поздно придется кого-нибудь связать.

– Ну, лучше бы по другому поводу, – сказал Кампар. И, заметив недоумение Дафида, добавил: – А что тут скажешь? Этот Остенкур обаятелен.

– Шутишь?

– Шучу, конечно, – сказал Кампар. – Иначе бы орал день напролет. А ты как справляешься?

Переднюю часть камеры залил белый свет. Из дальнего угла не было видно ничего, но она знала: один из мягких лотарков, приземистых и долгоногих, пришел, чтобы унести загаженный коврик и расстелить свежий. Еще одна веха в бесконечном течении времени – толика опрятности в трясине человеческих испражнений, которой стали лучшие люди Анджиина.

В свет вмешались тени со своей игрой, потом он померк и погас.

Синния ушла бродить по камере. Кампар сидел, поджав ноги и закрыв глаза. Если бы не храп, можно было бы подумать, что он медитирует. Они так долго просидели в этом тесном оранжевом пространстве, что у него зажил порез на щеке. Дафид и Илси жались друг к другу у стены – делились теплом. Делать было нечего, и она ничего не делала. Мысли блуждали.

Где-то жив ее брат. Или мертв. Улица, на которой она живет, нагревается под солнцем или остужается на ночном ветерке, а может, разбита, превращена в щебень. Она заплакала, но не особенно переживала по этому поводу. Просто глаза иногда ведут себя так.

Не так давно она лишь подозревала, что где-то среди миллиардов звезд есть жизнь. Что ее вид или какой-нибудь похожий пришел на Анджиин из других мест. Помнится, они с Джеллитом и его друзьями из отдела глубинных визуализаций, собравшись у них дома, гадали, существуют ли где-то там другие виды. Вечный вопрос, разминка мозгов для интеллектуалов. Вспоминать было горько. Дафид положил руку на локоть, как на подушку. Другая рука, лежавшая на животе Илси, двинулась выше. Илси шевельнулась, прилаживаясь к его движению, так что его ладонь накрыла ей грудь. Джессин вздрогнула, сообразив, что они вовсе не спят, а потом чуть не рассмеялась. Они – приматы в клетке. И ведут себя как приматы, испытывающие стресс или испуг. Чудо еще, что творилось так мало насилия, а что до секса, то эти двое, притворявшиеся, будто не занимаются ничем таким, наверняка были не единственными. Небольшая, рефлексирующая часть ее рассудка на миг обиделась за Тоннера, но это длилось всего несколько секунд. Утешайтесь, чем можете, бедолаги. Дафид притянул Илси поближе. Илси улыбнулась, не открывая глаз.

Джессин стояла у водяного лотка, опустив руку в карман, и проверяла убывавший запас лекарства: перегоняла таблетки из бутылочки в карман и обратно, как гоняют бусинки четок священники-галлантисты. Ее врач, когда она была маленькой, называл это «навязчивыми действиями». Нехорошо. Удивительно, что эта гадость встрепенулась только сейчас. Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать.

Они провели в клетке месяц. Не меньше. Половина капсул употреблена. Она сжимала подушечками пальцев твердые крошки здравого рассудка. Двадцать одна, двадцать две…

Надо сократиться. Слишком уж часто она их принимает. Или недостаточно часто. Этого она не знала – знала только, что наступит время, когда взять их будет негде, а ей здесь нельзя – нельзя! – терять рассудок. Раз предстоит обходиться без них, есть смысл заранее снижать дозу. Бросать внезапно будет хуже.

Мимо прошаркал мужчина, запустил ладони в ледяную воду, начал пить. Сальные волосы. Лохмотья, раньше бывшие костюмом. Ткань вышитой рубашки стала оранжевой и черной – как все вокруг. Он еще раз зачерпнул двойную горсть воды, потом вытянул из кармана полосу ткани. Рукав от чьей-то рубахи. Обмакнув рукав в питьевую воду, мужчина отжал его, чтобы не капало, и стал раздеваться. Джессин стояла и считала, а мужчина обтирался ледяной тряпкой. Гусиная кожа на плечах и груди в резком свете отбрасывала крошечные тени. Джессин досчитала до конца и заново начала передвигать таблетки в бутылочку. Помывшись, мужчина снова натянул грязную одежду и зашаркал мимо плотно уложенных тел, устремив взгляд в никуда. Восемь, девять, десять, одиннадцать…