— Привет, Саша. Что-то произошло? Давай, рассказывай поскорее, а то я сегодня что-то сильно устал…

— Дядя Вова, что происходит?

— И что происходит? — Новицкий открыл глаза и непонимающе уставился на меня: — Ты говори яснее, что ты имеешь ввиду?

— Хорошо, излагаю факты. — я старательно показывал уважение здоровенному и резкому дядьке: — Только что, на общем собрание жильцов нашего дома пришли двое. Один представился лейтенантом полиции Агамов, кажется, а второй какой-то лидер религиозной общины Балаев. Мент…извиняюсь, полицейский сказал, что завтра приедут проверять условия хранения оружия, а Балаев потребовал от старшего по дому собрать справки о доходах, сказал, что будут всех, кто не верует в Небесного Отца, будут дополнительным налогом обкладывать.

— … — Новицкий недоуменно хлопал глазами: — Какой Агамов? Что за налог?

— Не знаю, дядя Вова, но Агамов был в форме, а второй какой-то бумажкой махал, а, после собрания отдал бумагу председателю…

— И что собрание?

— Не знаю, дядя Вова, я раньше на такие собрания не ходил. — я пожал плечами: — Папа сказал, что все, как всегда произошло. Ни о чем не договорились, поорали друг на друга и разошлись. Еще отец сказал, что завтра половина побежит за справками, четверть, кому есть куда ехать, уедут отсюда, ну а оставшаяся четверть просто голову в жопу засунут и будут надеяться, что пронесет.

— А отец твой что решил? — дядя Вова с моим отцом был не знаком, но он был в курсе, что отец по молодости несколько лет отработал еще в той милиции, пока его не заставили уйти, и всегда интересовался его мнением.

— Отец сказал, что нам ехать некуда. Он же под судом был, за неуплату налогов, на нем задолженность до сих пор висит неподъемная. Он на банкротство подал, но это стоит дорого, да и тянется очень долго, поэтому он даже на работу не может устроится, неофициально со своим товарищем торгует, который инвалидом числится. А сейчас сами знаете, все крупные суммы переводятся только через банк, с наличкой никто связываться не будет, поэтому квартиру ни продать, ни купить невозможно.

— Как школа? — было ощущение, что полицейский задал свой вопрос из вежливости, сам он мысленно был далеко от моей учебы.

— Хреново. В классах теперь по сорок –сорок пять человек, на всех парт не хватает, поэтому некоторые вынуждены на стульях сидеть и на подоконниках писать.

— А что случилось? Откуда столько детей? — поднял голову Новицкий.

— Каких детей? — криво улыбнулся я: — К нам в класс четырнадцать человек пришло, все иностранцы, двенадцать бородатых «мальчиков» и две девочки, замотанные в платки так, что только глаза виднелись. Так теперь наши девчонки от нас вообще не отходят, и все исключительно в джинсах в школу ходят, хотя администрация требует, чтобы все в школьную форму облачались…

— Ладно, я тебя понял. — Новицкий провел огромной ладонью по коротко стриженным волосам на макушке, как будто хотел взбодрится: — Я помню, что я тебе за дочь должен, если что-то узнаю, буду с тобой на связи. И это, ты завтра мне набери, если этот лейтенант приедет, только ни пиши ничего, просто плюсик в сообщении поставь и все.

— Извините, еще одно, дядя Вова. — я сунул в руку Новицкого небольшой лист, вырванный из блокнота: — Потом, как будет время, посмотрите пожалуйста, что можно сделать. Если коротко, то хороший человек пропал — ушел на работу утром и третий день его нет. Если можно, помогите, чем можете.

Новицкий молча кивнул и спрятал бумагу в бумажник, после чего, пожав мне на прощание руку, скрылся в темноте подъезда.

Да, Новицкий мне был должен. Несколько месяцев назад я вытащил его дочь из одной неприятной, даже чрезвычайно неприятной ситуации, и он разрешил мне «обращаться». Как дочь я полицейского спрашивать не стал, так как знал, что ему этот вопрос очень не понравиться. Дочь и жена дяди Вовы, сразу после происшествия, уехали на Запад, в Белую Русь, где девочка поступила в университет на в старом пограничном городе, а в последнее время в соцсетях я видел фотографии «с отдыха», на которых рядом с женой полицейского был незнакомый мужчина, и явно не родственник и не коллега по работе.

Поняв, что разговор исчерпал себя, я коротко пожал лапищу полицейского и поспешил вниз, перепрыгивая через ступеньки по пожарной лестнице. С некоторых пор я в лифте ездить перестал, так тесная кабина не давала необходимого пространства для маневров в опасной ситуации, которые в последние несколько месяцев стали складываться все чаще и чаще. Я понимаю, что к двухметровому бугаю, который, уверен, несколько раз в неделю тягает двухпудовые гири, никто не подходит с предложением отдать деньги, телефон или здоровье, но вот такие, как я, худосочные пацаны, мышечная масса у которых растет в месяц по чайной ложке, остается только крутится и… просто показывать, что ты более отмороженный отморозок, чем те, кто подошли к тебе.

Я приоткрыл дверь на улицы, осторожно осмотрел окрестности, послушал дыхание осеннего вечера — вроде бы ничего подозрительного в воздухе не ощущается. Можете считать меня трусом, но я живой трус, а кое-кто, кто пытался показать мне свою смелость, уже не живой.

От подъезда, где жил Новицкий, до моего дома мне было необходимо пройти мимо еще одного многоэтажного дома. Вроде бы совсем немного, но была одна проблема — наш дом был «местный». Когда началась программа переселения беженцев в наш, пограничный с Сибирской республикой, город, наш двор, силами зажиточных жильцов, был существенно укреплен. Ворота и забор были срочным образом отремонтированы, после чего густо перемотаны армированной колючей проволокой, с опасно топорщащимися во все стороны, острыми металлическими лезвиями. Общим собранием жильцов дома, под руководством еще другого председателя, были приняты и заверены в жилищной инспекции муниципалитета правила пользования общим имуществом многоквартирного дома, в которых какой-то хитроумный юрист вплел несколько пунктов, делающих практически невозможным продажу квартир в доме без согласия общего собрания. Те же нормы касались и сдачи недвижимости в аренду или по иным основаниям.