Шрифт:
— Эй! — окликнул я её, но тут же воздух разрезал звук клаксона, заглушив мой голос.
Я повернул голову — это сигналил Мещерский. Он уже стоял возле машины и махал мне рукой.
— Андрей Григорьевич, ну что же вы? Садитесь в машину!
Я проводил старуху взглядом. Она скрылась за углом. Вздохнул и не спеша подошёл к «Волге».
Председатель горисполкома с привычной учтивостью распахнул передо мной дверь «Волги»:
— Ну что, готовы?
— Готов, — кивнул я, усаживаясь в салон. — А что это за старушка была?
— Какая старушка? — Мещерский плюхнулся рядом, поправил светлый костюм.
— С которой я у крыльца гостиницы разговаривал. Только что.
Мещерский нахмурился, чуть подался вперёд, заглядывая мне в лицо.
— Не понял вас, Андрей Григорьевич. Вы так… шутите?
— В каком смысле? — теперь уже нахмурился я. — Это я вас не понял, Гавриил Захарович.
— Да в том смысле, что возле крыльца вы стояли один. Что-то бормотали себе под нос, руками размахивали.
— Один? — я вскинул брови. — Ну нет, я из ума не выжил… Там была бабулька, назвалась Марфой Петровной.
— Гречихина?
— Фамилии не знаю, она не говорила. Так всё-таки я был не один?
Мещерский внимательно посмотрел на меня, будто оценивая, трезв ли я.
— Один, один, Андрей Григорьевич, — медленно проговорил он. — А Марфа Петровна у нас… местная достопримечательность. Как бы это помягче сказать… предсказательница.
Я усмехнулся.
— Гадалка, что ли?
— Ну, если хотите — так. Только народ у нас ей верит. Кто-то даже клянётся, что она будущее видит. Представляете?
— Представляю, — сказал я сухо. — Чего только не говорят.
— Вот и я скептик, атеист до мозга костей, но факт остаётся фактом. Люди к ней ходят. Вопрос только в другом: откуда вы о ней узнали?
— В смысле?
— Да в том смысле, что возле вас никого не было. Миша, скажи! — он хлопнул водителя по угловатому плечу.
— Угу, — пробурчал тот. — Никого больше не было.
Я молчал. В голове неприятно зудела мысль: либо кто-то хочет убедить меня, что я не в себе, либо духи местных провидиц действительно вышли на связь.
Хотя… Скорее всего, тут третье «либо», о котором я пока не знал.
В любом случае — в эти бабкины россказни я не верил. Ни в провидцев, ни в мистику, ни в проклятия. Всему и всегда есть логическое объяснение. И его я, черт возьми, найду.
Ладно. Разберёмся. Главное, что она сказала: «Озеро тебя убьёт». Я невольно усмехнулся про себя. Меня много кто пытался убить. И я каждому объяснял, почему это плохая идея. А тут какое-то озеро? Однако наведаться туда, посмотреть, что к чему — мысль, пожалуй, дельная.
Но это потом. А пока предстояло ещё гулять с сильными мира сего.
«Волга» мягко шла по вечерним улицам. Горели редкие фонари, освещая фасады пятиэтажек и деревянные заборы домов. За окнами мелькали вывески магазинов: «Продукты», «Гастроном», «Книги». Всё казалось привычным, стандартным для советского городка, но всё-таки ощущение, что здесь что-то не то, не уходило.
— И много у вас людей пропало? — спросил я, не особо рассчитывая на внятный ответ. Разговариваю ведь с хозяйственником, а не с оперативником, и сводки он знать не обязан.
Мещерский выдержал паузу, словно решая, как лучше сформулировать.
— Вы же понимаете, Андрей Григорьевич… — наконец сказал он, чуть вздохнув. — Все эти разговоры про исчезновения… Это просто слухи.
Я посмотрел на него.
— Слухи? Вы полагаете, меня просто так отправили?
— Ну, любит у нас народ байки. А уж про наше Мёртвое озеро сколько небылиц сложено — не сосчитать, — он выдержал эффектную паузу, будто сам поверил в то, что собирался сказать дальше: — Озеро у нас старое, солёное, вода там тяжёлая. Ни рыба не водится, ни птицы над ним не летают. Потому и название прилипло.
— Мёртвое? А ещё есть Черное? — вспомнил я слова гадалки. Или духа. Или кого-то, с кем я разговаривал у гостиницы. — Сколько ж у вас странных озёр в округе?
— Да нет, — замотал головой Мещерский, и при этом его крепкая шея, будто вырубленная из пня, даже не дрогнула. — Это одно и то же озеро. Чёрное, Мёртвое. Вода в нём чернеет периодически, раз в месяц примерно.
— Тоже байка?
— Отнюдь. Чистейший факт. Даже из «Очевидное — невероятное» приезжали, снимали сюжет.
— И почему же оно чернеет? — полюбопытствовал я, не скрывая скепсиса.