И, сразу посерьезнев, остепенившись, пригладил растрепавшиеся волосы. Только глаза его все еще смеялись по-прежнему молодо.

– Их всех надо опросить и отпустить, даже тех, за кем грешки. Только особо злостных оставить.

Возле избы уже стояла толпа. Подошел Устимов, крепко пожал руку Марку.

– Рад, что твой план все же удался.

– Я тоже, - сдержанно ответил Штоклянд.

Появился Серега, как ни в чем не бывало, радостно обнял Марка. Тот все же не удержался, ткнул его кулаком в бок, довольно чувствительно:

– так кто был прав?

Дезертиры, окруженные красноармейцами, затравленно озирались.

– Ну, который там у вас Макаров?
– спросил Марк.

– Вот этот.
– из толпы выпихнули высокого, крепко сбитого мужика со связанными назад руками. Судя по всему, дался он дезертирам недешево, сатиновая рубаха на нем была разодрана до подола, а левый глаз заплыл.

Марк внимательно смотрел на него. Ничего зверского в Дмитрии Макарове не было. Обычный мужик. Одеть бы его прилично, смазать русые волосы маслом и получился бы этакий крепкий хозяин: умный, прижимистый и работящий. Вот только пронзительно-голубой глаз сверкал злобно.

– Значит, ты и есть Макаров Дмитрий Егорович?

Дезертиры закивали, Макаров презрительно промолчал.

– Повезло тебе, Дмитрий Макаров. Не имею я права поквитаться с тобой как следует! Всего-то навсего расшлепают тебя.

– Чтоб тебя, жида пархатого, так же прикончили, как я убивал, - хрипло отозвался Макаров, сверля его единственным глазом.

– Ну, поругайся напоследок, - подчеркнуто беззлобно отозвался Марк и пошел прочь.

– Товарищи, - обратилась к дезертирам Лиза.
– Советская власть обещала прощение добровольно сдавшимся и оказавшим ей содействие бандитам. После того как будут составлены необходимые бумаги, вы все будете отпущены.

Дезертиры насторожились.

– Я понимаю, вы боитесь, что мы вас обманем. Но я даю вам слово. До утра вы все уйдете на свободу. Целые и невредимые. У кого семьи взяты в заложники - отпустим. А бумаги составить - в ваших интересах. У вас будет доказательство вашей добровольной сдачи.
– И, оглянувшись на красноармейцев, она попросила: - Товарищи, найдите человек двадцать грамотных, не будем задерживать граждан легализованных.

Перед церковью в который раз собралась толпа. Марк, стоя на паперти, внимательно оглядывал людей. Макарова в селе не любили, и это было заметно. Бабы толпились возле отрядной стряпухи, которая торопливо обсказывала:

– Так вот как дошли до Макарова вести, что здеся творится, он ночь выждал и напал на Булгаковку. Ну этих-то, желторотых, сонных, голыми руками взял, всю ночь куражился, а под утро поколол всех вилами и велел Фадейкиному брату везти их сюда, а чтобы малец не сбег по дороге, приставил к нему Ваську Ноздрю, живодера... А как в лагерь вернулся, тут мужики-то на него и насели. Он было бежать - нагнали да и повязали, вот.

– Поделом ему, он, никак, хуже этих, востроголовых, Макаров-то.

Приведенному Макарову Марк велел спутать ноги, поставил к стенке и, впившись в него взглядом, стал ждать. Сначала Дмитрий держался прямо, с ненавистью сверлил своих палачей глазом, ругался сквозь зубы, гордо задирал голову. Потом не выдержал, поник, и только тогда Марк, не торопясь, направился к стоявшему подле Лизы и Устимова Лисицыну.

– Хочешь его прикончить?

Тот, неестественно возбужденный, бледный, резко мотнул головой в знак согласия.

– А сможешь?
– с сомнением, но без тени ехидства заметил Марк. Расстрел - очень тяжелая работа. Ладно. Бери револьвер. Взводить курок умеешь?

– Да, я стрелял, - кивнул Лисицын, поспешно хватаясь за револьвер.

– В общем, так, Алексей. В глаза ему не смотри. Думай о наших парнях. О том, что его смертью ты за них отплатишь. Вот об этом думай. А в глаза - не смотри.

– Да, да, - суетливо кивнул Лисицын.

– Начнем?
– спросил Устимов.

– Начнем.

Представитель ревтрибунала вышел вперед, достал из кармана приговор, начал читать:

"Приговор революционной политической комиссии крестьянину села Большое Шереметьево Кирсановского уезда Тамбовской губернии Макарову Дмитрию Егоровичу от 20 июля 1921 года. Слушали: о преступлениях добровольца и одного из главарей антоновско-епифановской банды Макарова. Постановили: за добровольное выступление против советской власти, с сохраненным им самим для этой цели оружием и снаряжением, за принуждение с оружием в руках крестьян сел Большое Шереметьево, Рудовка, Дмитриевка, Кянда, Осино-Гай и Козьмодемьяновка присоединяться к бандам; за варварские расправы с бойцами продотрядов, ЧОН, ГубЧК и Политбюро и РККА; за призыв крестьян бить коммунистов и жидов; за агитацию среди крестьян не выполнять разверстку приговорить крестьянина села Большое Шереметьево Макарова Дмитрия Егоровича, 34 лет, кулака, к расстрелу. Председатель Устимов, члены комиссии Штоклянд, Громова". Приговор привести в исполнение.

Лисицын вышел вперед, вскинул револьвер и выстрелил в уже окончательно потерявшего самообладание, плачущего Макарова. Как и ожидал Марк, Алексей не убил, но ранил приговоренного в грудь. Тот, задохнувшись, закашлявшись, перемазавшись хлынувшей кровью, упал. Лисицын затрясшимися руками испуганно взвел курок и еще раз выстрелил. Снова не насмерть. Обезумевший от боли Макаров, корчась, пополз, издавая страшные, булькающие звуки. Лисицын стрелял, пока не кончились патроны. Рука его дрожала, он никак не мог убить. Устимов добил Макарова выстрелом в голову. Лиза подошла к трясущемуся, мокрому от пота Лисицыну, коротко обняла его за плечи. Взяла из окоченевших от напряжения рук револьвер.