– Ну, если вы не поняли, это не значит, что здесь бесполезное что-то написано, - запальчиво возразил Юрий.
– Это философское сочинение, а философия - наставница жизни.

– Значит, вы думаете, что люди должны жить по этой вашей... философии?
– с легкой, но очень обидной иронией заметила она.

– Марксизм - тоже философия, - не уступал Юрий.
– Вы же по ней живете.

– Так то марксизм. У Маркса все ясно, между прочим. Это вам не зоны с арлегами.

– По-вашему, "пролетариат" и "буржуазия" с "эксплуатацией" - проще? Да ваши агитаторы их выговорить подчас не могут.

– Тем не менее учение Маркса можно объяснить даже самому темному крестьянину.

– Я тоже могу вам зоны с арлегами объяснить.

– Ну и объясните!
– заявила следователь и опять закурила. В ее голосе послышалось настоящее любопытство. Добавила с мягкой улыбкой: - Я понятливая. Только по-человечески, а то ваш брат интеллигент каждый по-своему чирикает, я одного приучусь понимать, а другой иначе говорит...

– На следствии, что ли, с интеллигентами разговаривали?
– нахохлился Юрий.

– Бывало и так. А вообще - я в свободное время самообразованием занимаюсь.
– и добавила доверительно: - Я ученым сильно завидую.

Юрий вздохнул, впрочем, не без ехидства.

– А что на рабфак не пошли?

– Так работа же.
– она пропустила мимо ушей его издевку.

– Что вас только привело на эту собачью работу?

– Долг, - просто сказала она.

Юра отметил, что с определением "собачья работа" она спорить не стала. "Согласна ведь!" - подумал он.

Хотел было продолжить в том же духе, но следователь докурила и произнесла спокойно:

– Давайте вернемся к делу. Вы ведь собирались мне разъяснить вашу философию. Начнем с того, что я поняла. Вот вы делите весь род людской на три части. Гилики - это мещане, для которых на первом месте брюхо, богатство, власть. Это ясно. Потом повыше идут люди - это психики. Так вы их зовете, да? И наконец - лучшие, пневматики, белая кость. Так?

– Не совсем. Нет белой и черной кости. Нет плохих и хороших. Есть знающие и незнающие. Пневматики - это знающие. Люди духа, люди идеи. А просвещению доступны и гилики, и психики. Только знание идет к ним по-разному. Психикам оно доступнее. Они живут чувствами и отношением к людям. Их мышление не привязано к земле, они думают не только о своем благе. Гилика труднее оторвать от земного и заставить подумать о непрактичном разуме. Вы понимаете?

Она кивнула - совсем как старательная школьница, но Юра успел уловить совсем детский страх в ее глазах. Видимо, не все было так уж ясно, но она боялась, что он перестанет объяснять.

– Ну как вам объяснить? Ну вот я - психик, а Звягин - гилик.

– А я?
– заметно повеселела она.

– Думаю, психик...
– ответ звучал не совсем уверенно.
– Я вас плохо знаю, но...

– А Махно?
– боясь упустить ставшую было понятной мысль, спросила она.

– Гилик, - убежденно сказал он.
– Борьба за власть - цель его жизни. Цель гилика.

– А Троцкий?

– Тоже.

– А товарищ Ленин?
– спросила она не без любопытства.

– Не сочтете это контрреволюцией? Тоже.

– Но ведь он думал не о себе, а о народе!
– произнесла она, с сомнением качая головой.

– Такого рода альтруизм...

– ?

– Ну, забота о других, не только о себе, присущ и гиликам. Но - он собрал партию, он поставил цель, и он привел своих сторонников к этой цели. Пневматик не будет вести за собой. Он будет ждать, когда ищущие знания придут к нему. Он никогда не встанет во главе толпы. Или масс - если вам так больше нравится. Что мне в марксизме не нравится - это то, что он философия толпы.

– Разве это плохо - добиться свободы самим, в борьбе?
– спросила следователь.

– Так ведь знание не дается революцией, оно обретается. Это долгий процесс. А борьба, революция, это неверный путь. Насилие рождает насилие. Разрушение. Когда люди голодны - им не до возвышенного. И пневматики гибнут первыми - они не умеют переступать через кровь.

– А...
– разочарованно произнесла она.
– Терпение, смирение - старая религиозная агитация. Сыты мы боженькой и поповскими уговорами по горло! Вам не понять, что значит обрести свободу в борьбе, это пережить надо!

Юрий вспыхнул, перебил:

– Обрести свободу ценой насилия! Во время этой борьбы гибли лучшие! Насилие опьяняет. Вы ведь даже не замечаете, как гибнете! Вот вы, Елизавета Петровна! Вы же не можете жить без крови! И еще - вы боитесь, а страх и счастье - несовместимы.

– Да что вы понимаете!

Она опять закурила - и замолчала. Только голубые глаза лихорадочно блестели. И Юре показалось, что она не так уж уверена в своей правоте.

– Или вы потому уйти отсюда не хотите, что во время войны распробовали вкус крови? Потому что вы не знаете, как сможете жить иначе? Молчите?