Такая система сложилась в ответ на присутствие в деревне шабашников. Их бригада была разношёрстной и состояла из крайне неприятных личностей. Агрессивные, грубые и чрезвычайно наглые, они были чужеродными элементами, позволяли себе лишнее и никак не монтировались с молодёжью, ни с городской, ни с сельской. Впрочем, в клуб они приходили не каждый день и не всей толпой.

Я отошёл на несколько шагов от крыльца и остановился. Опускалась прохлада и влага, из воздуха делалась осязаемой. Я заложил руки в карманы и поднял голову. Большая жёлтая луна, окружённая лёгкой дымкой, подмигивала, будто знала то, что мне было нужно.

Я втянул воздух и почувствовал свою силу. Таким острым моё обоняние не было уже очень и очень давно. Долгие годы. Я вдохнул полной грудью сладкий, опьяняющий, насыщенный запахами ранней осени воздух. Яблоки, прелая листва, арбузная влажная свежесть… Я чувствовал каждую ноту, и меня это будоражило. Будоражило так, что ноздри дрожали, а волосы топорщились на загривке.

Каждый звук, который я слышал, был кристально чистым и звонким, как стекло. Я чувствовал каждую мышцу своего тела, каждый нерв. Я мог бы бежать без остановки целый день. Как волк, как молодой, яростный и полный сил волк.

Меня распирало чувство всемогущества молодости и бесконечности времени, простёртого впереди. И нет, мне совсем не хотелось возвращаться на Делегатскую улицу, в мой последний московский вечер. Мне вообще стало вдруг абсолютно неинтересно, что именно там произошло.

Я опустил голову и очень чётко и ясно увидел людей, идущих к клубу. Моё зрение было идеальным. Я смотрел исподлобья и чувствовал, как в груди распространяется пустота, вытесняя сомнения и гнев, а голова делается морозной. Их было восемь человек. В руках они держали деревянные колья и стержни арматуры. Впереди шагал Мурадян.

Я улыбнулся. Сейчас моя улыбка была похожа на оскал. Как у молодого и сильного волка.

5. Опьянение молодостью

Я оглянулся назад, на клуб. Приближавшуюся орду кочевников никто пока не заметил, или заметил, но не придал значения. Ну и ладно. Я, собственно, и не хотел, чтобы возник всеобщий шухер. Зачем людям праздник портить? Или я не мастер Шаолиня?

Я усмехнулся и запел, тихонечко, под нос. Слова сами всплыли из памяти:

Но тот, кто раньше с нею был,

Меня, как видно, не забыл,

И как-то в осень, и как-то в осень

Иду с дружком, гляжу — стоят.

Они стояли молча в ряд,

Они стояли молча в ряд —

Их было восемь.

Со мною — нож, решил я: что ж,

Меня так просто не возьмёшь!

Держитесь, гады! Держитесь, гады!

К чему задаром пропадать?

Ударил первым я тогда,

Ударил первым я тогда —

Так было надо…

Ножа, правда, у меня не было, да и шабашники не стояли, а шли, причём, довольно быстро и целеустремлённо. Шли-шли и встали. Мурадян увидел меня и поднял руку, как Спартак, и все замерли. Циркачи, честное слово. Правда цирк этот был не весёлым, а трагичным. Морды у мурадянцев были, конечно, как у клоунов, но печальных клоунов.

— Здорово, орлы, — усмехнулся я. — Дальше вам нельзя. Вы фейс-контроль не прошли.

Адреналин нёсся по жилам и я ничего с этим не хотел делать, никакой пустоты в груди и никакого отрезвляющего мороза в голове, никакого самоконтроля и контроля, будто со стороны. Может, я действительно поехал головой, но я решил дать себе волю и промчать на кураже, на опьяняющем адреналиновом драйве.

— Чё сказал?

— Рылами, говорю не вышли, — развёл я руками.

Они молча пожирали меня глазами, пытаясь понять, в чём подвох. Один против восьми, да ещё и вооружённых орудиями древних людей — это было сильно. И неожиданно. Догадавшись, что возможно, это ловушка, они стали озираться и щетиниться своими палками-копалками, выставляя их навстречу невидимым врагам.

— Э, ты больной что ли? — наконец, нарушил молчание Мурадян. — Мы тебя здесь вы**ем сейчас. Ты знаешь это?

— А вы что, друг дружку уже устали жарить? Пресытились? Чего-нибудь новенького захотелось?

Он сжал челюсти и начал дышать, как паровоз. Распухший нос, вероятно, затруднял дыхание и звуки издавал весьма громкие. Не иерихонские трубы, конечно, но, всё равно, неслабо.

— Так ты, наверное, этого и хочешь, да? — прорычал Мурадян. — Петушок московский!

Честно говоря, все эти зоновские приколы про петухов меня вообще никак не волновали. Что смеяться, где я и где они, ну честное слово. Просто я хотел вывести его из себя. Во-первых, мне этот тип страшно не нравился, во-вторых, нужно было поставить шабашников на место, переломить, гидре хребет, в том числе и морально, а, в-третьих… я даже не знал, что со мной, меня просто пёрло, как молодые офицеры говорили. Кураж поймал.