— Так ты сможешь подъехать?! Или нет?!

— Вот вы тут стоите, а у вас, чтобы вы знали, проверяющий сидит. Вы тут звоните, а телефон, чтоб вы знали, один на нею учительскую. Вы тут болтаете, а нам, чтоб вы знали, должны звонить насчет сводной ведомости по успеваемости. Вы тут прохлаждаетесь, а до звонка., чтоб вы знали, осталось всего десять минут. А вы...

Эх, жизнь позвоночная! От звонка до звонка! Успеваемость! Нет, не хватает у меня успеваемости для беготни по деликатным заведениям и одновременного высиживания выпускников.

Молчим в трубку.

Помолчали.

Отбой.

„Какой-то не пробивной! Или прикидывается. Турне ему до лампочки, понимаешь! Помощи от него никакой. Тогда пусть хоть не мешает. Щенков приручать. Я же их все равно на дистанции держу. Можно подумать, нужны они мне очень! Как же!.. Но должен ведь из них хоть один проявиться! Чтоб настоящий! И чтобы турне сделал.."

... Доплетаюсь. Звоню. В дверь. Вроде, в свою.

Какой-то за дверью нестройный шум и тяфканье. Значит, нашла своего собачника.

Открывает. Молчит. Нехорошо молчит. Я в ответ тоже нехорошо молчу. Не до легкой иронии с хитрым видом.

А в комнате — десяток откормленных мордоворотов. Все ходят и только и делают, что любят выпить. И все по-английски говорят. С ума сошли!

Один только по-русски пытается что-то сказать. Вот он-то этот самый иностранец и есть, оказывается. А остальные — сочувствующие Викины коллеги набежали. Из щенков.

— Да брось ты! — утешают. — Да брось!

На меня никак не реагируют. А чего на меня реагировать?! Ради родной жены в сортир сходить не мог! А вот они ради родной сотрудницы — могут. И теперь имеют право ее по плечу гладить. „Да брось ты!“ — имеют право говорить. Языками зажигалок своих макаронных ее дрожащую сигарету лизать.

А она имеет право курить. Хоть и не курит. Но курит в данном случае. Вот как я ее обидел! А щенки не унимаются:

— Да брось ты! Подумаешь, накрылось твое турне! Годика через два забудется все — и поедешь!

— Да брось ты! Нашла из-за чего! Из-за всякого придурка так расстраиваться!

Интересно, кого щенки имеют в виду? Иностранец, во всяком случае, отрешенно исследует наши кактусы. Говорит: „Ит ыз бьютыфул!“ Своего щенка из кармана вытягивает. Гляди, мол: как дома! Его щенок как раз где-то там родился. Где кактусы. Он и стал сразу чувствовать себя как дома — обнюхивает, лапой задней пистолетики делает.

А я как не домой пришел.

Щенки Викины волком смотрят на меня. Душевную рану своей коллеги зализывают и еще больше растравляют:

— Мы тебе зато такое привезем из турне!

— Уйдите! — головой трясет. — Отстаньте! — плечами дергает. — Оставьте меня в покое! — сигарету комкает.

У нее большое горе. У нее теперь задробят турне из-за отставшего иностранца, а вы пристаете!..

Г-горе у нее! Щелкаю дверью в свою комнату, спиной валюсь на тахту. Шумно дышу, как после кросса. Г-горе у нее!

Раньше у нее горе было, что в дом приличные люди приходят, а у нас даже мебели приличной мет. И я забираюсь в непролазные долги — зато теперь ее щенки обитают на фоне престижного „Людовика". Г-горе!.. По башке ее не било еще никогда! Ранимая она! А я этого не замечаю, только и делаю, что очень ее обижаю!.. А что мне сделается?! Я ведь не ранимый! Такого поранишь, как же!. Только и знаю, что измываюсь над ней с хитрым видом... Вот разве когда пластом ляжешь и не встанешь, тогда она что-то заметит. Может быть. И может быть, поймет... А то — горе у нее, поездка за макаронами сорвалась!... Нет, не заметит она, даже если я — пластом. Скорее вспомнит, что какой-то твари лягушечной воду сменить надо!

Зло меня берет, и я беру с „Людовика" пачку. Пусто смотрю перед собой, пусто курю. Собой не владею. Слышу, как за стенкой щенки Викины восвояси разбредаются.

Разбрелись. Пусто. Один только иностранец по-русски Вике извиняется, что он не стеснит, что он коврике может со своим догом расположиться, что утром он сразу „самольет флай эвей". Голос у него сочувственный. Тоже Вику жалеет.

Эх, меня бы кто пожалел!

Полупрозрачный Виллс третий палец загибает:

— Сигарет курил? Сам хотел?

ЧТОБЫ СОПЕРЕЖИВАЛИ, ЕСЛИ МНЕ ПЛОХО. ЧТОБЫ ЛЕЧИЛИ, ЕСЛИ Я БОЛЕН, ЧТОБЫ СОСТРАДАЛИ.

А вот это уже не так!! Не совсем так. Совсем не так!

Или так?

Ведь бессильно бесился. Какие-то неоформившиеся, зыбкие, непрофессиональные сигаретные кольца испускал в потолок. В голове такие же мысли плавали. Даже не мысли, а...

Щенки — чтоб их!.. Г-горести „макаронные"!.. „Л-людовик“ престижный... уже давно не: престижный. „Людовик I". Щ-щенок на хвосте зарубежную новость притащил — там, у них „Людовик II" в каждом доме. Значит, мне скоро предстоит объявление вешать. С руками оторвут. А „Людовика II" Вике устроит вся ее свора. Сколько их, Людовиков, всего было? Семнадцать? Восемнадцать? Охо-хо! И волочь все опять на себе... Вот лягу пластом. Камбалой на песочке... Что она тогда будет делать? Когда, наконец, не ее, а меня надо будет откачивать... И чтобы ни руки не поднять, ни голоса подать.