Дым уже клубился у пола, серый и удушливый, забираясь в горло. Я закашлялся, прикрывая рот рукавом куртки, и оглядел подсобку. Полки с ящиками и мешками, банки с соусами, холодильники, гудящие, как предсмертный хрип. Где-то в углу мелькнула красноватая вспышка — огонь, пока небольшой, лизал картонные коробки в дальнем конце. Время таяло быстрее, чем я мог думать. Я метнулся к окну — узкой щели под потолком, едва шире ладони, забранной ржавой решёткой. Даже если бы я разбил стекло, пролезть было нереально. Я ударил по решётке кулаком, но она только звякнула, насмехаясь.

Дым густел, глаза слезились, а жар начинал обжигать кожу. Я вернулся к двери, снова ударил плечом, потом ногой, но металл не поддавался. Отчаяние подступало, но я заставил себя дышать медленнее, вспоминая уличные драки, где паника означала поражение. «Думай, Кенджи», — прорычал я себе. Подсобка была клеткой, но в ней было что-то, что могло стать оружием. Мой взгляд упал на пластиковые коробки с поддельным рисом — тяжёлые, с крепкими углами. Если я не могу выбить дверь, я сломаю её.

Я схватил одну коробку, игнорируя боль в рёбрах от драки с Тецуо, и с размаху ударил ею по двери, целясь в замок. Пластик треснул, рис рассыпался, но дверь только загудела. Я ударил снова, вкладывая всю ярость — за «Жемчужину», за предательство Кимуро, за мою империю, которую они пытались разрушить. Дым уже заполнял подсобку, серый туман застилал глаза, и я кашлял так, будто лёгкие рвались. Огонь в углу разгорался, пламя перекинулось на мешки, и жар стал невыносимым. Я ударил ещё раз, коробка развалилась, но замок, кажется, поддался — я услышал слабый скрежет.

Мир плыл, дым душил, а голова кружилась от удара Кимуро и удушья. Я схватил другую коробку, шатаясь, и с криком обрушил её на дверь. Металл прогнулся, но не сломался. Я чувствовал, как силы уходят, как лёгкие горят, но отступать было некуда. Подсобка превратилась в ад, и я был в шаге от того, чтобы стать пеплом вместе с ней.

Я очнулся в больничной палате. Белые стены и запах антисептика ударили в сознание, как холодная вода. Моя голова гудела, тело ныло, а левая рука, обмотанная бинтами, горела, будто её поджарили на гриле.

Я моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд на потолке, но мысли были как осколки разбитого стекла — острые, беспорядочные, не складывающиеся в картину. Где я? Почему? Последнее, что мелькало в памяти, — это жар, крики, чьи-то руки, тянущие меня назад, и боль, которая взорвалась, как граната. Я попытался сесть, но резкая вспышка в рёбрах заставила меня зашипеть и рухнуть обратно на подушку. Мой взгляд скользнул по палате: капельница, монитор с пикающим ритмом, окно, за которым Токио сверкал вечерними огнями. Я был жив, но чувствовал себя так, будто проиграл бой.

Дверь скрипнула, и я повернул голову, морщась от боли. В палату вошли двое: Ичиро, моя правая рука, в безупречном костюме, но с усталыми глазами, и Наоми. Ичиро держал огромную корзину с фруктами, его лицо было серьёзным, но уголки губ дрогнули в слабой улыбке, когда он увидел, что я в сознании. Наоми шагнула ближе, её руки были скрещены, но она тут же расслабилась, увидев мой взгляд.

— Кенджи, чёрт возьми, — сказала она, её голос был хриплым, но тёплым. — Ты нас напугал. Лежи смирно, герой, или я сама тебя прикую к этой койке.

Я попытался усмехнуться, но получилось только гримаса. Мой голос был слабым, как будто кто-то выжал из него силу.

— Что… что случилось? — спросил я, глядя на них. — Я ничего не помню. Где я был? Почему… это? — Я кивнул на бинты, чувствуя, как паника подбирается к горлу.

Ичиро сел на стул рядом, положив папку на колени. Его взгляд был спокойным, но в нём читалась тяжесть последних дней. Наоми прислонилась к стене, её глаза следили за мной, будто она боялась, что я снова исчезну.

— Ты в больнице, Кенджи, — начал Ичиро, его голос был ровным, как всегда, когда он объяснял сложные вещи. — Три дня назад ты выбрался из ада, который устроили в «Жемчужине». Ты был в плену, но спасся. Обжёг руку, сломал пару рёбер, но ты жив, и это главное.

Я моргнул, пытаясь осмыслить его слова. Плен? «Жемчужина»? Обрывки воспоминаний мелькнули в голове: кухня, запах рыбы, грубый охранник Тецуо, Мика, шепчущая о странных поставках, Ястреб — управляющий Кавамура, его презрение к «Спруту». Я внедрился в ресторан под видом Хиро Ямады, чтобы найти причину убытков, и, похоже, нашёл больше, чем ожидал. Но как я оказался здесь?

— Расскажи, — сказал я, мой голос окреп, но всё ещё дрожал. — Всё. Что произошло?

Ичиро кивнул, открыв папку, но говорил, не глядя в бумаги — он знал историю наизусть.

— Ты раскрыл схему. Они подменяли качественную рыбу на дешёвую, заражённую токсинами, чтобы сэкономить и продать оригинал на чёрном рынке. Выручку они делили, а часть денег отмывали через «Курама Фиш», которая, как выяснилось, связана с остатками империи Танабэ.

Я стиснул зубы, чувствуя, как злость вспыхивает внутри, несмотря на слабость. Танабэ. Этот ублюдок, даже будучи раздавленным, тянул свои щупальца, чтобы отомстить. Я вспомнил, как Тецуо смотрел на меня, как Кавамура ворчал на «Спрут». Они были гнилью, пожиравшей мой ресторан.