— Стыдить станете, господин следователь? — ехидно посмотрела на меня свекровь покойной Екатерины Михайловой.

По правилам, спрашивать должен сам следователь. Уж сколько на эту тему понаписано — типа, рыкнул: «Вопросы здесь задаю я!»

Но я так часто слышал от своих подследственных вопросы, что уже перестал обращать внимание на правила. Точнее — готов ответить на все вопросы, ежели, это в интересах дела. Жалко мне, что ли? Иной раз подследственный сам подскажет, о чем его спрашивать. Но если отвечать не в моих интересах, так и отвечать не стану.

Кажется, передо мной сидит другой человек. Недавно же — всего пару дней назад, это была милейшая женщина, искренне любившая свою невестку, переживающая о крепости семьи своего сына настолько, что готова закрыть глаза на измену. И, более того, решившая подыграть изменщице и обмануть собственного сына. Правда, скорее всего, всплывет, но когда это будет?

А я, грешным делом, уже готов был посочувствовать семейному горю Михайловых. Да что там — готов был даже отказаться от проведения вскрытия и посоветовать женщине скрыть истинные причины самоубийства невестки. Чтобы она сказала любимому сыну — мол, настроение у Катьки плохое было, пошла и утопла. Или, того проще — пошла белье полоскать, да в воду упала. А то, что соседи говорят — не верь, сынок, и никого не слушай. Не могла наша Катька руки на себя наложить. А то, что погибла — так поплачем сынок, погорюем, но что поделать? Бог дал тебе жену, бог и взял.

Все могло быть, если бы не обувь, отсутствовавшая на месте происшествия и, как следствие, некоторые сомнения. А сомнения трактуют в пользу подсудимого лишь в суде. Следователь мыслит немного иначе.

И что же теперь? А теперь же передо мной сидела жесткая и очень расчетливая тетка, чем-то напоминавшая Анастасию Тихоновну из бывшей гостиницы «Англетер». А уж такую стыдить — только сотрясать воздух. Если только для очистки совести, но оно мне надо?

— Стыдить? — вскинул я брови, разыгрывая небольшой спектакль. — С чего вдруг? То, что вы давеча передо мной страдалицу изображали — вполне нормальная вещь. Более того — если бы вы стали говорить, что знать не знала, ведать не ведала о том, что Катька беременная, было бы хуже. Не поверил бы, что шило в мешке таить можно. А так все, как по нотам. И про измену узнала, и бедной невестке желала помочь. Так здорово вы печаль изображали, что я и сам едва-едва не расплакался. А вы молодец. Здорово меня разыграли. Так что, я на вас не в обиде. Скажем так — рабочий момент. Вы выкручиваетесь, а я допрашиваю. Не вы первая у меня, не вы последняя. Я вам даже сочувствую. Кому же в тюрьму-то охота?

— Я не про то, господин следователь, про другое, — хмыкнула Ангелина Никаноровна. — Про то, что невестку своими собственными руками утопила. Нехорошо это, верно? Мол, стыдно ведь должно быть? Как же вы перед богом и людьми-то станет дальше жить? Давайте.

— А что вы желаете услышать? — деланно зевнул я. — Чтобы я сказал — ай-ай-ай, как же нехорошо? Напротив, очень даже прекрасно и замечательно, что вы свою невестку решили утопить.

— Вы, господин следователь говорите, да не заговаривайтесь, — насупилась экс-свекровь. — С чего это прекрасно? Смеетесь над старухой?

Ишь ты, она себя уже в старухи произвела.

— Так все с того же — прекрасно, — хмыкнул я. — Я не смеюсь, а вполне искренне говорю. Если бы не такие как вы, у меня бы работы не было. Вот, напоили вы свою Катьку валерианой… — начал я разъяснять свою позицию, а потом, словно бы спохватился: — Да, как вы до этого додумались-то?

— А что тут думать? Ежели много настойки выпить — так квелым станешь и сонным, — усмехнулась Ангелина Никаноровна. — Вот так и Катька — напилась, так можно с ней что угодно делать… Вина напилась — так можно в кусты тащить, а там и… вовсю, а настойки моей — так и в реку. Так что вы там говорить-то стали? Почему хорошо, что я невестку свою утопила?

— Ага, сейчас разъясню, только кое-что быстренько запишу, — пообещал я. Вписав «установочные данные», повернул протокол допроса к Михайловой. — Внизу распишитесь, что станете говорить только правду, как под присягой.

— А чё бы не рассказать? — хохотнула Михайлова, взяв ручку. Подпись свою она поставила уверенно. Ишь, грамотная женщина.

— Приступим, — кивнул я.

— Так отчего хорошо-то? — напомнила свекровь-убийца про мое обещание. — Чего это хорошо, что я Катьку убила?

— Давайте пока по делу, — покачал я головой. — Вы мне все расскажете, а потом я стану говорить. Договорились?

Что хорошо, так это то, что «черновую» работу проделал за меня городовой Спиридон Савушкин, который обстоятельно разъяснил убийце Екатерины Михайловой ситуацию — и про изрядное количество настойки валерианы в желудке утопленницы, и про синяки на теле. Так что, мне не придется тратить время на уговоры и угрожать карами небесными.Моя задача получить показания.

Унтер-офицер записал первоначальные объяснения злоумышленницы — мол, в мыслях у нее не было беременную невестку топить, но сама Катерина попросила свекровь помочь ей уйти из жизни, а она, хоть и колебалась и отговаривала, но отказать не смогла. Мол — грозилась Екатерина, что иначе повесится прямо в доме. А как она — жена и мать, могла бы такое допустить? Грех это великий — самоубийство! Да и удавленник в доме — позор! В таком доме уже и жить-то нельзя будет, съезжать придется. А уедешь, так старый дом никто не купит.

Как называется помощь при самоубийстве? Нет, не эвтаназия. Эвтаназия, добровольный уход из жизни. А если кто-то кому-то оказывает помощь, это ассистированный суицид. Нет, не прокатит. Ассистированный суицид — помощь, которую оказывает врач неизлечимому больному по его просьбе. Катерина была молодой и здоровой женщиной, беременность, как известно, болезнью не считается. В данный момент что эвтаназия, а что и ассистированный суицид приравнены к умышленному убийству. Это, кстати, и в моей эпохе — в будущем, хотел сказать, и здесь, в прошлом, которое для меня настоящее.