— Не знаю, стоит ли вам убивать господина герцога. Король может сделать это за вас.

— Пожалуйста, не говорите так! — резко произнесла Элиза.

— Я всего лишь поделилась житейским наблюдением.

— Когда герцог затевал сегодняшний приём, стояло лето, и всё казалось превосходным. Я знаю, он думал: «Королю нужны деньги на войну, и я их добуду!»

— Вы как будто его оправдываете.

— Полезно знать мысли врага.

— Знает ли герцог ваши мысли, мадемуазель?

— Очевидно, нет. Он не считает меня врагом.

— А кто считает?

— Простите?

— Кто-то хочет знать ваши мысли, поскольку за вами следят.

— Мне это хорошо известно. Мсье Россиньоль…

— А, королевский Аргус! Он знает всё.

— Он заметил, что моё имя последнее время часто упоминают в переписке те из придворных, что причисляют себя к алхимикам.

— Чего ради им за вами следить?

— Я полагаю, это связано с тем, чем занят на юге герцог д'Аркашон, — сказала Элиза. — Если, конечно, вы не нарушили молчания.

Герцогиня рассмеялась.

— Мы имеем дело с совершенно разными кругами. Даже если бы я нарушила молчание — чего, разумеется, не было, — трудно вообразить, что аптекарь, варящий яды в парижском подвале, связан с такими благородными алхимиками, как Апнор или де Жекс.

— Я и не подозревала, что отец Эдуард — алхимик!

— Разумеется. Мой благочестивый кузен прекрасно иллюстрирует то, о чём я сказала. Вы можете вообразить, что такой человек общается с сатанистами?

— Я и про себя такое вообразить не могла.

— Вы с ними и не общаетесь.

— А кто тогда вы, позвольте спросить?

Д'Уайонна странно девичьим жестом прикрыла рукою рот, пряча смешок.

— Вы по-прежнему ничего не понимаете. Версаль подобен этому окну. — Она указала на витраж. — Прекрасному, но тонкому и хрупкому.

Открыв фрамугу, герцогиня махнула в сторону улицы. Дикарского вида водонос бросил вёдра и ввязался в драку с молодым бродягой, оскорбившимся, что тот толкнул его шлюшку. Нищий, слепой от оспы, присел на корточки у стены — его несло кровью.

— За прекрасным стеклом — море страданий. Когда человек отчаялся и молитвы не помогают, он пробует другие пути. Прославленные сатанисты, которых так ненавидит маркиза де Ментенон, не узнали бы князя Тьмы, попади они в ад держать свечку на церемонии его утреннего туалета! Эти некроманты — те же шарлатаны с Нового моста. Шарлатан не проживёт стрижкой ногтей, потому что клиентура недостаточно отчаялась. А вот вырыванием зубов прожить можно. У вас когда-нибудь болели зубы?

— Я знаю, что это больно.

— При дворе есть люди, страдающие от сердечной боли, которая ничуть не лучше зубной. Те, кто за ними охотится, ничем не отличаются от зубодёров. Дьявольские символы — те же щипцы зубодёра, зримый знак, что у этих людей есть средства облегчить невыносимую боль.

— Какой мрачный взгляд! Вы хоть во что-нибудь верите?

Д'Уайонна закрыла фрамугу. Неприятные картины исчезли.

— Я верю в красоту, — сказала она. — Верю в красоту Версаля и в короля, который её создал. Верю в вашу красоту, мадемуазель, и в свою. Тьма может пробиться снаружи, как эти люди могут бросить камень в окно. Но гляньте — витражи простояли столетия. Никто не бросил в них камень.

— Почему?

— Потому что существует баланс сил, который заметен лишь очень внимательному глазу и сохраняется благодаря…

— Постоянным ухищрениям таких, как вы, — закончила Элиза и по выражению зелёных глаз герцогини поняла, что не ошиблась. — Потому вы и включились в мою вендетту с герцогом?

— Ну, разумеется, не из приязни к вам! И не из сочувствия. Я не знаю и не хочу знать, за что вы его так ненавидите, хотя угадать несложно. Будь герцог национальным героем, как Жан Бар, я скорее отравила бы вас, чем позволила его убить. Однако господин герцог — болван, отсутствующий месяцами, когда он нужнее всего. Король поступил мудро, поставив над ним маркиза де Сеньёле. Но теперь де Сеньёле умирает, и д'Аркашон попытается вернуть себе былое влияние, что было бы губительно для флота и Франции.

— Так вы считаете, что служите королю?

— Я служу его целям.

Герцогиня д'Уайонна вынула из-за корсажа бледно-зелёный цилиндрик чуть больше детского мизинца и протянула его на обтянутой перчаткой ладони. Элиза, стоявшая в нескольких ярдах от собеседницы, шагнула вперёд, хотя по коже волной кипящего масла пробежали мурашки. Руки она прижала к животу, отчасти для тепла, отчасти — чтобы они были ближе к спрятанному в поясе стилету. Мысль странная, но Элиза ждала от герцогини чего угодно — вдруг та что-нибудь бросит ей в лицо или попытается ткнуть отравленной иголкой.