— Ну вот, — сказал Тиг. — Давай через ручей и отправляйся с ребятами.

— У меня пропорота печёнка.

— Тем более неча балабонить. Если не истечёшь кровью до смерти, через несколько недель будешь на ногах. Печёнка чудесно заживает, если остальное тело живое. Поверь ирландцу.

Боб опустился на четвереньки, затем подобрал под себя колени. Он слышал, как кровь капает на землю. Однако она всего лишь капала, а не лилась струёй и тем более не била толчками. Увидь он солдата с такой раной, подумал бы, что тот, скорее всего, выживет, если только рану чем-нибудь заткнуть, чтобы остановить кровотечение. Апнор сказал правду: если Боб и умрёт, то лишь от того, что рана воспалится.

— Я не прошу тебя идти. Поедешь на одной лошади, ребята вместе на другой.

— А ты?

— Мне, Боб, дорога по ручью в болото. Заберу мушкет с одного из англичан, кого сегодня убил, и подамся в леса. — Глаза у Тига увлажнились, он запрокинул голову и шмыгнул носом. — Иди-иди, у нас обоих нет лишнего времени.

— Я поставлю в Лондоне памятник, — пообещал Боб и медленно поднялся на ноги. Сознание он не потерял.

— Мне? Не позволят!

— Апнору. — Боб, пошатываясь, прошёл мимо измочаленного графа и ногой столкнул рапиру в ручей. — Прекрасную статую, на которой он будет в точности как сейчас, с табличкой: «Луи Англси, графу Апнорскому, лучшему фехтовальщику Англии, которого ирландец до смерти забил палкой».

Тиг некоторое время раздумывал, потом кивнул.

— В Коннахте, — добавил он.

— В Коннахте, — согласился Боб и поглядел на ручей, который казался не уже Шаннона. Однако по другую сторону ждали мальчишки — Джековы, а теперь и Бобовы, поскольку по всему выходило, что своих детей у него не будет. Тиг хорошенько двинул его под зад, и Боб, перелетев через воду, больно ударился о землю. К тому времени, как он встал и обернулся, чтобы поблагодарить Тига Партри, того уже рядом не было.

— Вот так, наверное, и распространяется сифилис — малые вроде меня, сегодня они здесь, завтра — там.

— Ну, Боб! Ещё никто не говорил мне ничего столь романтичного!

— Не знаю, что вы думали услышать, трахая на сене старого сержанта.

— Зашнуруй меня обратно.

— Не уберёте ли волосы? Вот, так лучше.

— …

— …скучное занятие, правда?

— Хватит ворчать.

— Я не ворчу. Но его можно было и не снимать.

— Да. И чулки. А ты мог остаться в штанах и башмаках и заниматься этим стоя. Но мне, чтобы получить удовольствие, нужна некоторая раскрепощённость, которую я ощущаю, только сбросив одежду.

— Достаточно туго?

— Вполне… по той же причине, Боб, я прекрасно обошлась бы без рассуждений о сифилисе и о том, как он распространяется.

— У меня его нет. Я долгие годы ни с кем не спал.

— И у меня нет. Я тоже долгие годы ни с кем не спала.

— Это как? Вы сказали, что у вас полугодовалый младенец.

— В прошлую встречу. Сейчас ему уже семь месяцев.

— Ладно, пусть семь, но как же вы говорите, будто долгие годы ни с кем не спали?

— Сожительство с мужем я полностью исключаю из рассмотрения.

— Я бы сказал, что это значительная поправка.

— Не сказал бы, если бы когда-нибудь сношался с Этьенном де Лавардаком, герцогом д'Аркашоном.

— Как-то не доводилось, мадам.

— Или доводилось, а ты забыл. Так или иначе, в последнее время он снова со мной это проделывает.

— В последнее время… Вы хотите сказать, что был перерыв после номера второго, а сейчас он нацелился на третьего?

— Для него это номера первый и второй соответственно. Первый, незаконный — ноль, то есть не существует.

— Незаконный — это тот, который был грудным, когда меня отправили в Дандолк, а вас притащили в Дюнкерк?

— Да. А что?

— Просто пытаюсь освежить память, сударыня. Нет надобности так напрягать спину. Ну вот, теперь стало слишком свободно, придётся перешнуровывать заново.

— Не надо. Просто начни застёгивать корсет.

— Боюсь, он немного порвался.

— Я велю зашить. Ну же, быстрей. Я боюсь, что нас обнаружат.

— Не беспокойтесь, я же голый.

— Чем это лучше?