— А обманывать Господа и судьбу, выгадывая оное время, по-твоему, не грешно? — без тени улыбки парировал Сфорца. — Это грех, Альберт. Почти даже ересь.

— Ересь и, того хуже, малефиция расцветет в Империи пышным цветом, коли Конгрегация останется без главы, — тихо, но твердо возразил алхимик. — Ни я, ни Бенедикт, ни Александер не сможем заменить тебя, подхватить твои связи и дела. Антонио, как я уже говорил, справится с этим, но когда еще немного повзрослеет. Не время тебе умирать, Гвидо, — еще тише договорил Альберт. — Да и не срок. Я не Господь Бог, само собою, но я убежден, что, не случись того удара Мельхиора, едва не остановившего твое сердце, ты бы и сам прожил довольно, чтобы твой уход не стал началом конца.

— А не Господь ли направил меня в те катакомбы на встречу с Мельхиором? — проворчал кардинал, что-то поправляя на столе здоровой рукой.

— Господь не позволил тебе отойти в мир иной прямо на месте, — заметил старый expertus. — Помнишь, что Альберт говорил об Abyssus'е? Твоим щитом стали их молитвы, а значит, Он готов был дать тебе еще время.

— А что на твои теории говорит Бенедикт? — осведомился Сфорца с усмешкой. — Ему ты применить lapis philosophorum (Философский камень (лат.)) не предлагал?

— Продлить твои дни сейчас важнее, — не сразу откликнулся Альберт, сопроводив свой ответ тяжким воздыханием. — Его здоровье я смогу еще поддерживать некоторое время и собственными силами. Твое, боюсь, уже нет.

— Он отказался, — уверенно произнес кардинал, пристально следивший за лицом собеседника. — Ты не сумел уговорить его на этот шаг, но думаешь, что выйдет со мною?

— Я уповаю на твою практичность, Гвидо, — невесело улыбнулся Альберт. — Оставшегося у меня магистериума всяко хватит на поддержание сил лишь одного из вас, как бы мне ни желалось иного.

— Камню можно найти и другое применение, — заметил итальянец. — Об этом догадываюсь даже я, а уж при твоих познаниях в алхимии…

— Можно, — неспешно кивнул expertus. — Вот только когда возникнет в том надобность? Через десять лет? Через двадцать? Через сотню? И возникнет ли вовсе, ежели сейчас Конгрегация не удержится, не устоит? Толковому алхимику ведомо, что никакое вещество не должно хранить бесконечно, но надобно расходовать разумно и в нужный момент. Мой опыт говорит мне, что нужный момент для остатка моего магистериума настает теперь.

— Oddio (О Боже (итал.)), — пробормотал Сфорца со вздохом. — Помню, как Майнц уговаривал меня не брать лишний грех на душу, а теперь дожил до дня, когда его тезка побуждает меня к ровно обратному деянию.

— Я же сей грех тебе могу и отпустить, брат мой, — заметил Альберт. — Так что же ты скажешь? Я не буду более настаивать, пусть даже сейчас ты ответишь отказом. Неволить не стану.

Сфорца ответил не сразу. Он вытянул из кипы бумаг на столе один лист, перевернул его, просмотрел, со вздохом отложил в сторону; вздохнул еще раз, поднял взгляд к собеседнику.

— Va bene (Хорошо (итал.)), — проговорил он наконец. — Приму еще один камень на свою и без того многогрешную душу. Давай свой эликсир, искуситель.

***

Пахнущая горькими травами настойка наполнила до половины два серебряных стаканчика.

— Упокой, Господи, его душу… — пробормотал Сфорца, берясь за один из них. — Наименее грешную из всех наших.

— Amen, — с тихим вздохом отозвался отец Альберт.

Несколько мгновений протекли в молчании, нарушаемом лишь тихим стуком опустевшей посуды.

— Сожалеешь, что не мог быть на погребении? — по-прежнему тихо спросил старый expertus.

Кардинал слабо пожал плечом:

— Что толку в сожалениях? Мое место в те дни было в Карлштейне. Здесь я ничего не мог бы изменить. Перед отъездом я с ним простился.

Бывший алхимик кивнул.

— Когда ушел Альберт, — проговорил он, задумчиво покручивая стаканчик в сухих пальцах, — помню, как мы решали, как будем дальше справляться втроем. Теперь нас пятеро… и вместе с тем двое.

— Хоффмайер освоится быстрее, чем думает он сам, — отмахнулся Сфорца. — Об Александере и говорить нечего. Антонио… Антонио справится, когда в том возникнет необходимость.

— Справится, — согласился Альберт. — Теперь — справится. Но станешь ли ты ныне говорить, что напрасно я убедил тебя задержаться на сем свете?

— Не стану, — с тихим вздохом отозвался кардинал, — хоть и прежнего своего мнения не переменю. То, что мы с тобою совершили, — грех, за который мне еще воздастся. Но я солгу, если скажу, что жалею о сделанном.

Отец Альберт понимающе кивнул и подлил еще настойки в пустые стаканы.