Парнишка помолчал, снова уставясь в стол, потом спросил как-то растерянно, совсем по-детски:

— И что теперь?

А правда, что теперь? Накормить сироту как следует и выставить обратно на улицу казалось подлостью. О том, чтобы сдать мелкого воришку городским стражникам, и вовсе речи быть не могло — это уже действительно попахивало бы сказкой про злую ведьму, которая заманивает к себе маленьких деток, сначала откармливает, а потом сует в печь.

Марта еще раз пристально посмотрела на нечаянного гостя; тот сидел, нахохлившись и как-то съежившись, от чего показался еще меньше и снова до боли напомнил младшего сына. Тот тоже имел обыкновение, задумавшись, подтягивать к себе одну ногу и класть подбородок на коленку…

— Подожди здесь до вечера, — внезапно решившись, сказала Марта. — Мне надо переговорить с мужем, а он пока на службе.

* * *

Курт дернул плечом и ничего не ответил. Остался сидеть, где было велено. Какая, в сущности, разница, где болтаться до вечера, когда можно будет пойти на настоящее дело, если жрать впервые за черт знает сколько дней не хочется? И делиться ни с кем не надо, и прятаться от мальчишек постарше, а можно просто сидеть на табурете, пялиться в окно и пинать ножку стола, как сытый, домашний ребенок. Сидеть и ждать, пока вернется со службы муж странной тетки Марты… надает по шее и выгонит вон. И хорошо, если к магистратским не потащит, обвиняя в краже какой-нибудь лабуды из чулана.

Настроение тут же испортилось. Некстати вспомнились сопливые мысли с прошлой ночи. «Ведь может же быть так, чтоб по-другому. Чтоб жить в доме, жрать каждый день, в праздники в нарядных шмотках по ярмарке рассекать с леденцом за щекой, а не болтаться в обносках, бурча пузом на весь рынок…». Оно-то может, только не про тебя сказочка. Это про тех сказочка, у кого предки не перемерли и тетка не старая сука. Ты свой-то даром никому не сдался, а уж чужого жалеть никто не станет. Ну то есть стала вот сердобольная дура. Только у дуры муж есть, небось, поумнее.

Так что оно б кончать сопли развешивать, ловить момент, когда тетка не смотрит, хватать чего под руку подвернется и валить отсюда куда подальше. Или просто валить, а то раз уже попытался у этой Марты яблочко стащить, чуть к магистратским не загремел. Если во второй раз поймает, точно сдаст, хоть и жалостливая. Да и нехорошо оно как-то — переть у того, кто сам накормил и хоть говорил с тобой по-людски. Пожрал от пуза, и будет. Нечего удачу зазря транжирить. Хотя колбаски у тетки, конечно, знатные. Вот бы таких связку стянуть да на хату принести. Остальные-то на слюни изойдут! Королем ходить станешь от крутости. А то, может, и шиш им всем. Облезут, чтоб делиться. Ему б, небось, никто кусок припрятывать не стал. Разве что Финк, да и то не всегда. Короче, хорош волынить. Вон кладовка, вон окно. Взял чего охота и деру, пока дружки на дело без тебя не двинули. Сиди потом без доли, как малявка или новичок. А то и вообще больше с собой не возьмут. Финк, он нормальный, с понятием, только кому упало с тобой возиться, если сам свое профукал?

Уже сползая с табурета на пол, тихо, чтоб не прибежала яблочная тетка, Курт подумал, насколько же въелась в него эта собачья уличная жизнь. Даже не поняв еще, что такой лакомый кусок ему не обломится, он уже собирался вечером на дело, а не в теплую кроватку в чужом доме.

Он уже стоял на полу и даже успел сделать пару шагов к заветной кладовке, когда послышался звук открывающейся двери и раздался мужской голос:

— Марта! Я дома.

— Вот же дьявол паскудный! — буркнул себе под нос Курт и рванул к окну.

Посидел, значит. Помечтал, придурок тупоумный. Дождался. Драпай теперь без жратвы, неудачник хренов. Мог бы еще дня три сытым ходить. Другие корячатся, замки вскрывают, чтоб хоть чего спереть. Тебя, осла чумного, сами пустили, а ты и растекся. Рохля выискался.

Щеколда на окне не поддавалась. Курт по привычке потянулся за ножом, вспомнил, что выронил его из-за проклятой тетки, и грязно выругался сквозь зубы, слыша приближающиеся голоса. Попытался подцепить пальцами — не вышло. Только ноготь оборвал. Зашипел тихонько от боли, сунул пострадавший палец в рот.

— Вот он.

Курт обернулся. На пороге стояла яблочная тетка и высоченный, здоровенный мужик. Видать, тот самый муж. И Курт окончательно уверился, что влип. Сейчас будут бить. Смертным боем. Это тебе не тетка Ханна, от которой и увернуться несложно, и не какой-нибудь уличный мальчишка, которому можно в ответ навешать или хоть попытаться. Этот одной рукой поднимет за шкварник, второй вдарит. И поминай как звали. Был такой Курт-Бекер да весь скопытился.

— И куда это ты лезешь, парень? — осведомился хозяин, чуть прищурясь. Тон, которым был задан вопрос, не предвещал ничего хорошего. — Никак улизнуть наладился?

Он широким шагом пересек комнату и сгреб Курта за шиворот, угрожающе нависнув над ним. Тот рванулся в отчаянной попытке высвободиться, да только куда там!

— Дитрих! — воскликнула хозяйка, как показалось, осуждающе.

— Погоди, Марта, — не оборачиваясь, ответил ее муж и легонько встряхнул Курта: — Ты зачем окно открывал, а? Честные люди через дверь ходят. Украсть что-то надумал? Ну-ка признавайся, что?

— Ничего! — Он сам покривился от того, как пискляво и жалко это прозвучало, и сжался в ожидании удара. — Ничего я не брал!