Коцебу был зарезан в 1819 году. Примерно в это время начала формироваться немецкая традиция сжигать на площадях неугодные книги.

Патриотизм в его нынешнем национальном виде - это романтическое изобретение.

А где начинаться политическому романтизму, как не там, где текут, сливаясь будто две сестры, струи Рейна и Некара?

Занд был патриотом, следовательно, был немецким националистом, следовательно, был романтиком. Можно и по-другому составить последовательность, невелика разница.

А век с лишним спустя ходить бы студенту Занду в коричневой форме, быть бы ему штурмовиком. И зарезали бы его самого в ночь длинных ножей.

Так первой жертвой немецкого фашизма задолго до фашизма, даже итальянского, стал Август фон Коцебу.

Вся эта история про две страны: Германию и Россию. Есть гениальная формула Мандельштама: "и в колыбели проарийской славянский и германский лён". Формула эта тем более важна, что выведена евреем. И лён наш общий, и беды тоже общие.

Здоровые начала классицизма отстаиваются проходимцами и бездарями. Коцебу был чужд России по языку, а Германии - по гражданству. А свои кто? Их студенты, наши декабристы, молодчики без страха и упрёка, чьи потомки беспощадно карали за слова и за мысли, уничтожали писателей не чета Коцебу. Вот и сам Мандельштам не уберёгся.

Коцебу был так бездарен, что любая рассказанная им истина сразу же становилась глупостью и пошлятиной. То ли дело лорд Байрон, который умел так написать любую глупость и пошлятину, что восхищённая публика обмирала от восторга и верила в истинность и святость любой национально-освободительной борьбы. Всё это сейчас называют левым дискурсом.

С русской театральной сцены Коцебу сошёл на сцену общественную, общественно-политическую. Коцебятина попёрла у нас изо всех щелей. Отвлечённые рассуждения о добродетели, пересказанные громко и высокопарно религиозные и философские максимы. И всё это с удручающей, умопомрачающей сериозностью.

Здесь когда-то была истина, но над нею так поработали, что уже не признать, она что-то блеет как не по-русски. Перевели с немецкого, и плохо перевели.

Советские фильмы о борьбе хорошего с ещё лучшим - это коцебятина в беспримесном виде.

Если бы мировая литература 19 века пошла по пути классицизма, то, может быть, история 20 века была бы не такой страшной. Если бы Коцебу хоть немного таланта. Если бы талантливые писатели дружно взялись за защиту того, что, казалось, обречено историей. Если бы у бабушки были яйца...

Когда перо бессильно, за дело принимается штык. В 1945 году закончилась зандовская Германия и началась Германия Коцебу - спокойная, бездарная страна, на время раздробленная и, кажется, навсегда лишившаяся части территории. Теперь по ней бродят исламистские ибн-Занды.

На мангеймском кладбище у Коцебу хорошее место: писателю так и надо лежать, чтобы его не могли найти.

Проведя неделю в Германии, я возвращаюсь в Россию. Долгая обратная дорога. Маркиз де Кюстин писал, что русские смеются, выезжая из своего отечества, и плачут, возвращаясь в него. Нынешние дороги такие, что и выезжая, и въезжая можно только материться.

Пора менять репертуар. И главное, чтобы не таким способом, как студент Занд.

Хватит нам коцебятины.

И зандовщины тоже не надо.

У любой самой скучной, самой бездарной пьесы должен же быть конец.

Только не убивайте писателей.

Многие люди считают свое имя не просто обозначением индивида, но уготованной судьбой. Это тысячелетнее суеверие проистекает из времен настолько давнопрошедших, что может считаться одним из первых в истории нашего вида. Неудивительно, что иные, мечтая переменить его, опасаются это проделать, памятуя о вышнем предназначении уготованного пути и гневе богов за подобную вольность. Как тут ни вспомнить судьбу Геракла, первого человека, обретшего псевдоним и жестоко за это, да и не только за это, поплатившегося. Мать новорожденного Алкида назвала его Геркулесом, то есть, угодным Гере, что ни в коей мере не спасло юного героя от гнева мстительной супруги Зевса. Как не остановило других, переменяющих свое поименование, а с ним, возможно, жизненный путь. Об истории псевдонимов написаны тома, но есть один интересный момент, как-то упускаемый исследователями. В одни времена прозвания известных писателей становились удивительно разнообразными, расцветая пышным цветом; как тут не вспомнить такие как Человек без селезенки или Ветер с гор, в другие же, напротив, оказывались банальными и невыразительными. В причинах подобного мы сейчас и попробуем разобраться.

Для начала посмотрим, откуда есть пошли псевдонимы. Наверное, первым, кто применил его в литературе, стал величайший ученик Сократа Платон. Подлинное его имя нам достоверно не известно, но Диоген Лаэртский утверждает, что его звали Аристокл (впрочем, он так же сообщал, будто Платон был зачат непорочно), а свое прозвище философ получил от наставника по панкратиону, древнегреческой борьбе без правил, входившей в корпус тогдашних Олимпиад, и означает оно "широкоплечий", попросту "здоровяк". Немудрено так именоваться олимпионику в самой престижной после поэтической дисциплине.