И мне тут же существенно полегчало. Голос в голове стих, грёбаный молотобоец, едва не разнёсший к хренам мою черепушку, тоже отправился куда-то по своим делам. Ага, а жизнь-то налаживается! Сердце, едва не выскочившее из груди во время противостояния с первым всадником, постепенно замедляло свой бешенный рваный ритм.

Я попытался встать на ноги с колен, но они подогнулись, и я завалился на бок, больно ударившись о стену плечом. Кое-как мне удалось усесться на полу, привалившись спиной к стене. После этой невидимой никому схватки, я был выжат, словно половая тряпка и совершенно лишён всяких физических сил. Да, непросто на этот раз далась мне моя свобода и независимость личности.

Но, несмотря на это, мне нужно было спешить. Отдохну потом, когда вытащу из фашистских застенков батюшку Евлампия и деда Маркея. Так что мне срочно надо было найти где-то силы, чтобы для начала хотя бы элементарно доковылять до гестаповских казематов. А я даже на ноги встать не могу.

Придётся уже в который раз использовать целительскую печать, чтобы хоть как-то прийти в себя. Опасно, конечно, вдруг я в самый ответственный момент превращусь в натуральную амёбу, которая ни рукой, ни ногой двинуть не может. Но другого выхода на данный момент у меня и вовсе не было.

Сложный магический конструкт к этому времени уже давно запечатлелся у меня на подкорке — сколько раз за последнее время я его активировал, уже и не упомнить. Но печать успешно сработала и на этот раз. После того, как в моё тело хлынула волна спасительной энергии, я бодро поднялся ноги и протер глаза руками. А то веки уже начали слипаться от обилия подсыхающей крови, что не так давно текла у меня даже из глаз.

Видок у меня теперь, наверное, весьма ужасающий, но я и не на детский утренник явился, а в Гестапо. Как говорится, почувствуйте разницу! Проверив, что наложенные на меня чары морока еще держатся, я начал спускаться по лестнице в подвал.

В небольшой комнатке перед камерами, я наткнулся еще на одного фрица, мирно посапывающего за небольшим столом после ночных возлияний. С чего я это взял? Так вокруг стоял такой плотный перегар, что его реально можно резать ножом. Но, если нож — это старая шуточка, то вот мои многострадальные и сверхчувствительные синестетические рецепторы резало весьма и весьма существенно.

Но на фоне всего остального, что со мною случилось сегодня, это совсем мелочь. Я подошел к фрицу, пускающему во сне клейкие пузыри, и легонько «нарисовал» пальцем на его лбу простенькую формулу сна. Теперь можно делать что угодно — утырка сейчас и из пушки не разбудишь.

Я быстро провел небольшой обыск и обнаружил связку ключей, по всей видимости от камер, где гестаповцы содержат заключенных. Что ж, пока всё складывалось удачно — не придётся ломать замки и решетки, либо вышибать двери. Сделаем всё быстро и аккуратно.

Из комнаты охраны я прошел в мрачный коридор, с двумя рядами металлических дверей, идущих по обе стороны. Дверей было немного — всего четыре. Значит, не придётся долго искать. Хотя я и без этого уже понял, где содержатся партизаны — я слышал их мысли. Других узников в камерах не было.

Первым по ходу моего движения была камера отца Евлампия. Можно было бы это проверить, заглянув в «кормушку» — специальное окошко, закрытое металлической заслонкой, через которое заключенным подают еду, но я был уверен, что там содержится именно мой знакомый монах — один из последних русских инквизиторов.

К тому же в магическом зрении мне было хорошо заметно, что каземат наполнен «благодатью» — неким подобием ведьмовской силы, ведь батюшка не был одарённым. Зато он умел истово молиться, и вера его была крепка. Если бы в эту благодать вляпался какой-нибудь новик, или ведьмак низкого чина, он испытал бы не самые прекрасные минуты своей жизни.

— Я вспомнил, как меня корежило в начале моей новой профессиональной деятельности, только от одного упоминания Господа всуе. Но мне это уже давно не грозит — этот уровень я успешно преодолел. И теперь, чтобы меня пронять, надо использовать что-то подейственнее обычных молитв и наличия примитивных символов веры.

Немного погремев ключами в связке, я сумел подобрать нужную отмычку и открыть тяжелую металлическую дверь в камеру. Отца Евлампия я обнаружил стоявшим на коленях и истово читающим святое писание. Так-то в молитвах я не особо разбираюсь, но вся фигура монаха оказалась окутана ярким белым сиянием, похожим на мой энергетический доспех.

Да уж, вера у бородача была просто запредельной, раз уж он оказался способен на такие фокусы. Мне даже показалось на мгновение, что над его головой сверкнул самый настоящий нимб. А вот физическое состояние батюшки оставляло желать лучшего. С нашей последней встречи он весьма существенно схуднул, и его глаза, из которых сейчас струился слабый свет (всё это видно было мне только в магическом зрении), глубоко запали.

Шикарная и окладистая борода лопатой превратилась в какую-то неопрятную клочковатую мочалку, как будто её выдирали кусками, да еще и подпаливали огнём. Да еще на лице присутствовали многочисленные гематомы, разной степени тяжести и цвета. В общем, отцу Евлампию основательно досталось в этих застенках. Но он был жив, а это не могло не радовать.