— Остановись, Арктур! — продолжил он. — Пока ещё не поздно, мы можем заключить мир. Можем даже стать союзниками. Я не лезу в твои дела, ты в мои. Тогда мы будем жить гораздо дольше, чем сорок тысяч суток!…

…всё ещё не убедил. Хорошо…

…Там, в районе сорокового Стена заканчивается. Ниже нет ничего. Только тьма, слышишь? Я, как и ты, хотел спуститься ниже и быть героем. Но в этом проклятом мире не бывает героев!

— А может, ты просто не прошёл фильтр?

— Ты не понимаешь, о чём говоришь. Это не монстр, не локация, не аномалия. Он — это всё. Он — бесконечное пространство, опоясывающее всю Стену. Нет сектора, где бы не простирались его владения. Он — это все существующие цепи разом. Чудовищный бульон из всех стихий и форм, опоясывающий эту планету. Ты веришь, что сможешь одолеть целую планету, Арктур?

— Как это выглядит? Как оно появилось?

Он опустил голову и покачал ею. Шлем на миг скрыл его лицо, пряча… слёзы. Голубь был искренен до самого конца, и это пугало меня больше всего. Его слова были чудовищны и… разумны.

Могу ли я принимать решение о том, как жить миллионам людей?

Но ведь, если бы было нечто вроде честного голосования, выбора — жить как они жили или что-то изменить, очевидно что выбрало бы большинство голосов. Тем более, что даже сорок тысяч дней для всех, кроме поддерживаемых механизмами отцов, это уже недостижимый срок жизни.

Магия и медицина может уже сейчас увеличить продолжительность жизни всех этих людей в десятки раз. Исцелить все болезни… да и прокормить эти миллионы мы сможем. У нас незаселённый двадцатый, свободные локации на десятке, да и поверхность можно колонизировать. Плюс семнадцатый сектор. Плюс экспедиция в двадцать третий, попытка дойти до десятки в двадцать первом.

Долгие проекты, но если от этого зависит жизнь миллионов людей, сделаем.

Но это уже далёкие перспективы.

Сейчас важно другое.

Раз я уже ищу способы, что делать с последствиями своего решения, значит я готов принять за него ответственность. А потом, если что, соберём сильнейших в ближайших секторах, проведём совет как быть. Это в случае, если пройти Стену действительно невозможно.

Всегда нужно на всякий случай быть готовым к худшему.

Как я должен ответить, я уже понял.

— Мои условия такие: население тридцатого делится между Орденом и союзниками. Тебе, так и быть, готов оставить всех зелёных бюрократов из числа полукровок. Пусть практикуют свои развлечения друг на дружке. Я собираю совет с архитопами и представителями других секторов. Вместе решаем вопрос с верой и сохранностью Стены.

Я сделал паузу, пытаясь понять по взгляду собеседника, думает ли он вообще над тем, что я говорю, или заранее отвергает возможность договориться на других условиях.

— Ты будешь частью общего совета, — продолжил я. — Там же решим, что вообще делать с этим всем. А насчёт спуска вниз — я продолжу его, но без создания новых цепей и не буду вести лифт дальше тридцатого. Хочу убедиться в твоих словах лично.

Голубь задумался, переваривая сказанное. На какой-то момент мне показалось, что он почти готов согласиться, но в конце он поднял на меня решительный взгляд и покачал головой.

— Со спуском — хрен с тобой. За тридцатым всё равно нет разумной жизни, — махнул рукой Голубь. — Если без новых цепей и с кое-какими ограничениями, чтобы не шатать баланс. Но с людьми… я не могу согласиться. Ты себе не представляешь, как мне жаль, что я вынужден это делать. Но иначе умрут и они, и мы, и вообще все. Это единственная вещь, которую я не могу нарушить. Кодекс превыше жизни.

— Это от Гильгамеша?

— Кодекс Левиафанов, Арк. В нём только одно правило, но из него проистекает всё на Стене. «Не прекращай верить». То, что ты мне предлагаешь — самоубийство. Я люблю людей больше, чем кто бы то ни было, но ОНИ ДОЛЖНЫ СТРАДАТЬ!

Лицо Голубя перекосило. Не ненавистью, но такой болью, словно он действительно готов страдать за каждого из жителей своего адского городка.

— Тише, приятель, никто никому ничего не должен. Тем более такую гадость, как «Страдания». Если хочешь, мы проведём голосование. Так и спросим, что выберите, пожить до старости как люди. Желательно, лет хоть пятьсот-шестьсот. Или во имя Стены остаток дней страдать в твоём концлагере.

— Это эгоизм, Арктур!

— Это свободная воля, придурок! Каждый имеет право на свободную волю, иначе в том, чтобы существовала твоя Стена вообще нет смысла. Пусть хоть завтра пропадёт вместе со всеми кто в ней! Так думает большинство на тридцатом. Им уже плевать на всё, лишь бы это закончилось.

— Что ж… видят боги совести, я пытался. Я до последнего давал тебе шанс. Они были правы, я слишком добр. Видит судьба, до последнего не хотел этого, но видимо придётся. Властью бога-куратора, я пронесу через туман эти души, — произнёс он тихо, и вокруг меня засиял холодный синеватый свет.

Чёрная дорога осветилась сиянием. Засветилось всё, что не было покрыто чернотой. Части светящейся материи со стен и локаций полетели к нам, медленно собираясь в фигуры проходчиков.

А вот и главный секрет неуязвимости моих противников.