– А когда ты ходил за самогонкой, они на тебя не лаяли? = - совершенно серьезно спросил Лобацкий.

– Ну, я-то один ходил, а теперь нас здесь целая группа.

– Только самогонщицу ты из головы выбрось, - голос Лобацкого был строг.

– Можешь не беспокоиться, Григорий, я и глотка не сделаю. Но дом старухи нам не обойти. К тому же она живет одна. А если будем пробираться огородами, никакой часовой нас не заметит. Надеюсь, ты не забыл, что сказал капитан: нам нельзя появляться на глаза немцам.

– А если твоя старуха поднимет такой вой, что ее услышат гитлеровцы?

– Ну да! Меня она не выдаст, будет молчать как рыба. К сожалению, кроме нее, я в селе никого не знаю...

– А вдруг в это время у нее кто-нибудь будет?

– Сначала я загляну к ней, разведаю обстановку.
– Рыбаков сдвинул фуражку на самый затылок.
– А за старуху я ручаюсь, Григорий Васильевич.

Предложение Рыбакова было разумным - ведь любой дом в селе, занятом фашистами, казался подозрительным.

– А как вы считаете, товарищи?
– спросил разведчиков Лобацкий.

– Если Петр ручается за старуху, можно попробовать, - заметил Коровин. Остальные согласились с ним.

– Хорошо, только я вас всех строго предупреждаю: глоток самогона будет стоить жизни, я лично расстреляю, - строго предупредил Лобацкий.

Около полуночи из группы обеспечения доложили, что деревня усиленно охраняется гитлеровскими постами.

Рыбаков вел группу задворками, не произнося ни слова. Потом он исчез, а когда вернулся, сказал:

– Пошли, теперь нам нечего бояться собак!

– Это почему же?

– Не спрашивай, после узнаешь.

И он первым вошел в избу старухи.

Им навстречу вышла хозяйка дома - высокая худая старуха, одетая в темное видавшее виды платье. На ее морщинистом лице резко выделялся большой нос. Молча оглядев партизан, она подошла к русской печке, вынула большой чугун и поставила его на стол.

– Ешьте. Мяса в супе нет, его у меня и нету, мяса-то.

Партизаны расселись на лавке под иконами, освещенными тусклым светом лампады.

– Спасибо, мамаша. Мы не проголодались.

Лобацкий сел рядом с хозяйкой.

Вид старухи поразил Шменкеля. Со слов Рыбакова он представлял себе самогонщицу ведьмой из сказки, а перед ним была старая женщина, вовсе не горбатая и не страшная, а просто измученная работой.

Рыбаков чувствовал себя в доме как свой. Он небрежно прислонился к шкафу и спросил хозяйку:

– Посты у немцев на старых местах?

Старуха медленно повернулась к нему и ответила:

– На старых. Я сразу поняла, что они-то тебя и интересуют. А вот самогонки у меня нет.

– Ого!
– Рыбаков хлопнул себя по бедрам.
– Ах ты старая!

Старуха посмотрела на иконы и даже хотела было перекреститься.

– Все выпили фашисты проклятые и ни копейки не заплатили!

– Кто?

– Да староста и полицейские. Напились как свиньи да еще аппарат мой разбили, ироды!

Рыбаков хитро улыбнулся:

– Им задаром самогон даешь, старая, а с советского человека часы берешь.

Старуха нахмурилась, но ничего не сказала. Она взяла чугун со стола и отнесла на шесток. Не поворачиваясь, проговорила:

– А я-то чем жить буду, голова? Я больше шестидесяти лет работала. И на кулаков спину гнула. Были у меня сын да приемная дочка, хозяйство кое-какое: корова, куры, утки, свиньи. А теперь вот осталась без ничего и одна, как перст божий...

Рыбаков шмыгнул носом. Старуха повернулась к партизанам:

– Где мой сын, известно одному господу богу. Может, давным-давно лежит в сырой земле. Дочка эвакуировалась, внучка сбежала в лес, как только фашисты пришли. А эти звери все сожрали, все вылакали. Вчера в селе даже всех собак перестреляли, паразиты.

Старуха со злостью сплюнула и села на лавку, жестом остановив Лобацкого, который хотел что-то сказать.

– Да, я гнала самогонку, - продолжала она.
– Этому я еще от своего старика научилась, пусть ему земля пухом будет. И при Советской власти немного гнала, тайно. Все мы на земле не ангелы.

– Ладно, мамаша, будет, - попробовал остановить ее Рыбаков, но старуха продолжала:

– Вместе с немцами повылазила на свет божий разная тварь, предатели всякие. Вот я и подумала про себя: я женщина старая, и до смерти мне, видать, немного осталось. Но умирать собачьей смертью неохота. Вот я и слушаю, о чем говорят пьяные фашисты, а сама думаю: случай будет, так я кому надо об этом и расскажу. Настанет время, вернется моя Нина... А тут приходит один, рыщет вокруг, а сам не говорит, что он за человек, откуда пришел, с чем...