Дальше пошли политесы. Я грозно хмурил брови и делал вид, что с трудом поддаюсь переговорам. Мне жизнь моих солдат дорога. Поэтому я пошёл на условия, выторгованные у генерала Симона Грундель-Хельмфельта. Швед сдаёт нам город со всеми припасами и орудиями на стенах, но мы обязуемся не устраивать там резню протестантов. Они-то в своё время вырезали всех русских. Но я не кровожаден. Сам генерал остаётся у меня в гостях, впрочем, как и его солдаты. Когда гарнизон сдаст город в целости и сохранности, мы отпустим шведов. Без оружия, знамён и артиллерии.

Да, я понимаю, что с этими ребятами нам придётся ещё столкнуться. Но эта битва осталась за нами. А битый враг — пуганный враг, это уже не те солдаты, что были уверенны в своей непобедимости.

А пока шведы чухаются, мы оставили в городе сильный гарнизон под командованием Ромодановского и быстрым маршем отправились к Ивангороду.

В эту компанию нам ещё удалось освободить: Ям, Копорье и Орешек. Это русские крепости в Ингерманландии, захваченные шведами сорок два года назад. Практически, выход к Балтике завершён. Остались небольшие крепости вдоль побережья. Но на носу осень и мне важнее обустроить армию на зимние квартиры. А по весне продолжим. Моя задача, освободить всю Ингерманландию с выходом к Балтике. Если получится, то мы прорубим окно в Европу на добрых сорок лет раньше.

В целом летнюю компанию можно считать успешной. Понятно, что всё ещё впереди. На очереди Лифляндия и Эстляндия. Я уже не говорю о землях севернее и западнее Ладоги. Но начало положено. Мои солдаты и офицеры поняли, что шведов бить можно. Их нужно не бояться, а опасаться. Шведская армия остаётся самой сильной в нашем регионе. Мы неожиданно, без значительных потерь и долгого топтания вокруг крепостных стен смогли взять четыре не самых слабых крепости в районе будущего Санкт-Петербурга. Здесь сработали два фактора. Это наличие у нас больших осадных мортир, две батареи которых удалось закупить у французов. И тот факт, что мы смогли всего за неделю взять значительно более сильную крепость Нарву с её многочисленным гарнизоном. При этом заставив сдаться армию опытного шведского генерала. Известия об этом достигли осаждённых.

Вот о чём должен думать комендант осаждённого гарнизона? — «Эти русские взяли Нарву и разбили подошедшую армию. Взятых в плен отпустили, не допустив бесчинств среди населения в городах. Почему и мне тогда не сохранить для короля людей и их семьи. Помощь в ближайшее время точно не подойдёт. Шведская армия увязла в Ливонии и Польше. Кому нужны напрасные жертвы?»

Я не обольщаюсь, впереди долгая война. Тот же Пётр воевал больше двадцати лет, откусывая по кусочку земли у упрямых шведов. Те упорно не хотели терять свою репутацию гегемона, ну и континентальные богатые земли, разумеется, тоже терять не собирались.

На зимние квартиры армия встала не только в освобождённых крепостях. Здесь не хватает фуража и провианта для моих полков. Пришлось оттягивать части к Новгороду и Пскову. Последний стал моей военной опорной базой. А вот в Новгороде наместником сел мой ставленник Григорий Лопухин. Обвенчавшись в Москве, где мне пришлось играть роль посажённого отца в храме, он сразу засобирался на новое место службы. Если честно, смотреть на счастливое до неприличия лицо своего ближника мне было непросто. Мария тоже выглядела довольной. Но вот посетить Новгород по дороге домой я не пожелал. Не хочу мешать их счастью.

В Твери, где мы остановились на постой, меня нашёл гонец от Никиты Салтыкова. Он начальник царской канцелярии и действительно находится на своём месте. В моих делах всегда образцовый порядок. Письма от него регулярно приходили, но обычно с оказией. А тут гонец передал срочный пакет. В нём маленькая записка, — «Царица занемогла, совсем плоха. Приезжай.»

Несмотря на сумерки, я приказал запрягать коней. Передвигался я в специальной карете со всеми удобствами. Да какие уж тут удобства, гусарский эскадрон выметнулся из города. До Москвы 176 вёрст. Вскоре большая часть всадников отстала, лошади не выдерживали. А мы скакали одвуконь. На станциях меняли лошадей, на одной из них остановились, когда сил скакать больше не было. После непродолжительного отдыха опять дорога, благо дождей нет. На третий день грязные и смертельно уставшие мы подлетали к Москве. Комендант Шталькберг попытался отдать мне рапорт, но я оттолкнул его конём и поскакал ко дворцу.

Опочивальня царицы на верхнем этаже. В предбаннике много народу из её свитских. Я только ополоснул лицо, руки и прошёл в комнату.

Ввиду солнечного утра опочивальня хорошо освещена. Аня лежит неподвижно, рядом с нею суетятся две служанки. А вот вид стоящих рядом Тимофея с моим личным лекарем Егором не порадовал, на сердце стало тяжело. Третьим стоит Салтыков. Они как-бы отстранены и закрыты невидимым щитом от той части комнаты, где стоит кровать с больной. Будто она их не так и интересует. Будто им известно нечто, что исключает Аню из круга их интереса. Так выглядят посетители около постели умирающего, они всё для себя поняли. А вот я нет.

В три шага я очутился возле жены. Чёрт, лицо бледное, будто восковое. Я притронулся к её руке, прохладная и влажная.

Повернувшись к стоящим, бросил, — рассказывайте.

Рискнул Тимофей, — это началось неделю назад. Царице неожиданно стало плохо, она жаловалась на боли в животе. Мы пытались бороться, давали травяные отвары, мёд. Когда прикладывали нагретый лён или соль, становилось легче. А вот два дня назад стало совсем худо. Пошла кровавая рвота, боли стали невыносимыми, и я дал ей опиумную настойку. К утру царице стало легче и даже удалось накормить её бульоном. Но вскоре начался сильный жар и живот вздулся. Ночью она в последний раз пришла в себя, Вас спрашивала. С тех пор в сознание не приходит. Мы послали за батюшкой. Вчера тоже святой отец приходил исповедовать.