Перед глазами всё ещё плыло, мир дрожал, растворялся в мутной ряби.

И первые секунды я видел вовсе не потолок каюты. Передо мной до сих пор простирались древние руины, серый камень, пробитый корнями, сырой, влажный от скопившегося конденсата. С потолка тянулись свисающие нити плесени, с которых редкими каплями стекала мутная влага. В тусклом свете мерцали голубые светящиеся грибы, медленно пульсируя в полумраке. Воздух был пропитан запахом сырости, гниющей плоти и старой, въевшейся в камень крови.

Я опустил взгляд на свои руки.

Кожа была испачкана в пепле и костяной крошке, пальцы дрожали, под ногтями — засохшие чёрные полосы. Где-то впереди раздавался звон металла, и хохот… звонкий, весёлый, полный безрассудной радости.

Наставница.

Я видел, как её зелёные волосы мелькают среди хаоса, как она орудует копьём с нечеловеческой скоростью, оставляя за собой груды разрубленных скелетов. Глухой треск костей, хруст раздробленных черепов, всполохи отражённого в металле света.

А я… я собирал трофеи.

Металлический привкус во рту… Запах смерти…

Но, прежде чем я успел осознать, что вспоминаю, мир снова качнулся.

Я моргнул — и подземелье исчезло.

Передо мной был низкий потолок каюты.

Грудь тяжело поднималась, сердце бухало в ушах, заглушая окружающие звуки. Я прикусил губу, глядя в потолок, но ощущение тревоги не проходило. Что-то было не так.

Я прислушался.

Тишина.

Ни шума моря, ни рёва волн, ни скрипа мачт, ни посвистывающего в снастях ветра.

Вместо этого… какие-то шаги. Приглушённые, осторожные, будто кто-то крался по настилу. Голоса. Глухие удары, будто кто-то толкал что-то тяжёлое, деревянное.

Я нахмурился.

Меня шатнуло. Мир снова качнулся, мутная пелена закрыла зрение, я чертыхнулся, вцепляясь в край койки. Голова гудела, боль отзывалась в висках, как удары молота, а перед глазами вспыхивали остатки сна.

И тут я заметил их.

Гислен. Элинализ.

Они спали.

Но слишком… глубоко.

Я с трудом поднялся, ощущая, как мышцы наливаются тяжестью, и шагнул к ним. Опустился рядом с койкой Гислен, осторожно коснулся её плеча.

— Гислен…

Тело едва заметно дёрнулось, но она не открыла глаз.

Я сжал её руку, чуть встряхнул.

— Гислен, проснись. Гислен!

Ноль реакции. Даже за хвост дёрнул, но ничего.

Тяжёлый, глухой комок сдавил горло.

Я сжал губы, нахмурился ещё сильнее и развернулся к Элинализ.

Она лежала почти неподвижно, только тихо морщилась во сне. Дыхание ровное, но слишком медленное. Я дотронулся до её щеки.

Холодная.

— Элинализ, — я тряхнул её сильнее. — Просыпайся! Просыпайся, эльфийская потаскуха! Мужики пришли! Ну! Давай же!

Она поморщилась, тихо простонала, как от боли, но глаза так и не открыла.

— Чёрт…

Я отстранился, стиснув зубы.

Пульс — ровный. Дыхание — размеренное.

Но что-то явно было не так. Определённо что-то было не так.

Я сжал голову ладонями, пытаясь унять гул в черепе. Камни в голове продолжали прыгать, отскакивая от стенок, боль нарастала, дробилась, вонзалась в виски.

Дерьмо.

Время размышлять не было.

Я резко натянул сапоги, затянул ремни на поясе, проверяя крепления. Складное копьё. На месте. Деревянная рукоять холодила ладонь, знакомо тяжела.

Последний взгляд на девушек.

Не, будить бесполезно. Но оставаться здесь — ещё хуже.

Я глубоко вдохнул, стиснул зубы и, толкнув дверь, шагнул наружу. Вышел, шатаясь, справляясь с болью, что пульсировала в висках, и подступающим головокружением. Каждый шаг давался тяжело, но я всё же добрался до двери, ведущей на палубу. Осторожно, чтобы не скрипнула, приоткрыл её и тут же наткнулся взглядом на густой, плотный туман, окутавший корабль со всех сторон. Он клубился, словно живой, лениво перекатываясь по палубе и скрывая даже ближайшие детали судна.

Торопиться выходить наружу я не стал.

Капитанский мостик находился прямо над головой — каких-то десять метров, но ссыкотно. Голова трещала, тело ещё не до конца слушалось, а в тумане могло скрываться что угодно. Я слышал о морских чудищах, о тварях, обитающих в глубинах… Что мне делать, если там притаился какой-нибудь гигантский морской монстр? Попробовать заткнуть его копьём в глаз? Бред. Но сидеть сложа руки — ещё хуже. Если что-то случилось, я обязан узнать.

Резкий грохот заставил меня вздрогнуть.