— Хорошо, — коротко сказала я, помахала братьям и села в кеб, чтобы отвезти герцогиню Бланшфлёр домой на Окли-стрит.

Я положила её грязную остриженную голову себе на колени, бережно придерживая рукой. Несколько раз за поездку она открывала глаза — только чтобы одарить меня своей ангельской улыбкой и снова их закрыть.

К особняку в мавританском стиле мы подъехали рано утром. На дороге встречались редкие экипажи и прохожие. Я постучала кебмену, чтобы он спустился, и попросила высадить нас у чёрного входа, куда обычно подъезжала доставка. Там было меньше свидетелей, и я не сомневалась, что герцог дель Кампо (как и я, хоть и по другим причинам) предпочёл бы, чтобы в газеты не попали обстоятельства исчезновения и последующего возвращения его дорогой супруги.

Мы остановились у двери кухни, и к нам выбежала сердитая кухарка. Я открыла дверцу кеба, и служанка закричала как цесарка, увидев жуткую картину в салоне.

— Позовите хозяина, — приказала я, — и Мэри... — Господи, в голову никак не шли их фамилии, и мне вспоминались только Мария Магдалина, Мария из Вифани, из Назарета и Цветочная Мария. — Фрейлин герцогини Бланшфлёр, как можно скорее. И прошу, не поднимайте шума... — беспомощно добавила я под её жуткие визгливые вопли.

Первым прибежал герцог. Помню, после этого дня я нарисовала много забавных набросков с этим колоритным джентльменом: чёрные волосы всклокочены, ночная рубаха не прикрывает костлявых лодыжек и босых ног. Верный своей горячей натуре, он не задержался даже надеть тапки и халат. За ним выбежали Мэри в шенили и Мэри во фланели (я уже не помнила, какая из них Персиковая, а какая Бирюзовая, кто Хамблтон, а кто Торокрамб, но это и не имело значения — обе рыдали и причитали над бедняжкой). Герцог, к моему восхищению и уважению, осыпал жену поцелуями, несмотря на её измазанное грязью лицо.

Правда, я считала, что необходим более практичный подход. Расплатившись с кебменом, я попросила герцога отнести леди Бланшфлёр в дом. Он так и поступил, крикнув слугам, чтобы послали за врачом. Мы с обеими Мэри последовали за ним. Герцог уложил супругу на так называемую «кушетку для обмороков» — впервые на моих глазах этот предмет мебели использовался по назначению. Фрейлины побежали за нюхательной солью, горячей водой и неизвестно за чем ещё, а герцог принялся расхаживать по комнате, то смеясь от радости, что его любимая вернулась живой, то гневно осыпая грозными проклятьями злодеев, виновных в её исчезновении и жалком состоянии, то искренне благодаря Бога, то нетерпеливо вопрошая, когда наконец прибудет врач, то требуя объяснений — в нём сменился весь спектр эмоций.

Когда вернулись фрейлины и приехал врач, я попрощалась с герцогом, сказав ему лишь, что доктор Рагостин нашёл пропавшую леди, но из мужской деликатности просит не упоминать его имени в связи с этим делом. Сам Луи, очевидно из той же деликатности (возможно, немного иного, более светского свойства), не стал расспрашивать меня о том, где была его жена, и, полагаю, связавшись со Скотленд-Ярдом, сообщил, что герцогиня нашлась, и воздержался от объяснений. Разумеется, в газетах скоро появилась бы заметка о возвращении леди Бланшфлёр, но она состояла бы в основном из творческих догадок и не говорила бы ни о заслугах доктора Рагостина, ни о вкладе Шерлока Холмса.

Уезжая с Окли-стрит уже в другом, не запачканном грязью кебе, я думала о том, что брат и не жаждал признания. Судя по рассказам и повестям доктора Ватсона, Шерлок часто просил не указывать его имени в газетах. Вряд ли они с Майкрофтом в этом нуждались.

Шерлок. Майкрофт. У меня были братья.

Как это непривычно, как старомодно, как... приятно.

Я даже не стала, как обычно, бросать кеб в отдалении от дома и садиться на метро, чтобы запутать следы. Во-первых, всё моё тело ломило от усталости. Во-вторых, я больше не боялась, что братья узнают, где я живу. Поэтому сразу попросила кебмена отвезти меня в Женский клуб.

Я вошла через боковую дверь, чтобы не пачкать ковёр в прихожей, поднялась к себе в комнату, попросила горячей воды для мытья и поджаренного хлеба с маслом, отдала грязную одежду в стирку, приняла ванну и перекусила и в тот час, когда люди обычно отправляются на работу, провалилась в заслуженный сон.

Дневной сон часто вызывает растерянность и путает мысли, и проснулась я в странном состоянии, чувствуя себя несчастным ребёнком, уверенная, что проспала свой день рождения и потому осталась без подарков, а ещё и мама исчезла, и я искала её в лесу под дождём, и мои бриджи промокли, но надо срочно встретить братьев с поезда... моих братьев! Неудивительно, что меня снедало волнение. Ведь мы никогда прежде не виделись! Я хотела, чтобы они нашли маму, а ещё очень хотела им понравиться. Бриджи лучше не надевать, волосы следовало бы помыть, а на всех моих белых платьях травяные пятна, и вдруг я не успею доехать до станции на велосипеде...

На велосипеде?!

Что за нелепица! Я уже год как не садилась на велосипед. Бросила его в роще на холме у Бельведера, перед тем как отправиться на поезде в Лондон.

Я села в постели и осознала, что нахожусь в своей комнате в Женском клубе, день рождения у меня только завтра, но с братьями мне и правда надо встретиться, в каком-то смысле впервые и в красивом наряде, а волосы следовало бы помыть — на подушке осталось коричневое пятно.

Какие любопытные параллели прослеживались между этим летом и предыдущим! Я поднялась и позвонила в колокольчик, всё ещё в смятённом состоянии, чувствуя, будто всё проспала и пропустила, как мама ушла, и надо её найти, обратиться в деревню Кайнфорд, взять велосипед...

Велосипед.

Вот опять. Отчего-то я спотыкалась об эту мысль.

Мама потратила много времени, чтобы научить меня ездить на велосипеде, что на самом деле поразительно, учитывая её обычное поведение. Обычно мама мною не занималась и говорила лишь: «Ты и одна прекрасно справишься, Энола».

Хм-м.

Очевидно, как суфражистка и сторонница реформ, она считала важным умение ездить на велосипеде. И сейчас, стоя босиком на полу и вспоминая все наши разговоры, я вдруг осознала, что этот вид транспорта отражал все мамины убеждения. Он дарил женщинам свободу передвижения — и в то же время бунтарски показывал, что они, грубо говоря, такие же двуногие, как и те, кто носит штаны.