В отличие от театров, в которых скромный голосовой материал прикрывается гипертрофированной режиссурой (например, комическая опера в Берлине), здесь можно открыть настоящие голоса — на этот раз это был чрезвычайно способный к модуляциям баритон Е. Акимов, исполнявший главную роль в опере Дмитрия Шостаковича „Нос“ по Гоголю, с которой москвичи начали свои гастроли (всего было представлено три постановки).

Теперь мы подошли ко второй, настоящей сенсации этого вечера: гениальному произведению 22-летнего композитора, который в этом возрасте выдал одну из самых остроумных оперных партитур этого столетия с ее небрежно-дерзким смешением всех стилей, гениальным музыкальным воспроизведением гротескно-сатирического сюжета, поразительной ритмикой, яркой инструментовкой, оригинальной гармоникой и — в ансамблях — удивительно зрелой техникой композиционного письма. Трудно себе представить, что (и прежде всего как) мог бы написать этот человек в более поздние годы своей жизни, если бы ему систематически не ломали хребет…

Настоящим наслаждением является также режиссура Бориса Покровского, основателя и руководителя ансамбля. Хотя бы уже то обстоятельство, что действие оперы не переносится во времена ее возникновения (и тем самым не фальсифицируется), заставляет облегченно вздохнуть. При всех вольностях, которые он себе позволяет (многочисленные места действия в оригинале сведены к одной скромной сценической декорации, отдельные эпизоды разбавлены хореографией и пантомимой, ансамбль сидит справа и слева от сцены, меняя костюмы на глазах у всех зрителей), в каждый момент постановки Борис Покровский служит произведению и его творцу, не считая себя при этом умнее композитора (как это часто бывает с его западными коллегами).

Этим он добивается того, что его режиссура в полном совершенстве развивается из самой музыки, а это можно встретить очень редко. Каждый жест, каждое движение тела, каждое отражающееся в мимике движение чувств здесь „сидит“, соответствует музыке в сочетании с неслыханной фантазией и тонким юмором, не переходя при этом в дешевое подражание, шутовство или зубоскальство. Какой контраст с теми, кто привык осуществлять постановки вопреки музыке!

Несомненно, его заслугой является и то, что в насчитывающем много участников ансамбле (на каждую роль можно было бы подобрать трех и даже четырех исполнителей) можно любоваться такими превосходными типами, как цирюльник в исполнении Г. Мамина, слуга в исполнении Б. Дружинина, Ю. Калабин в роли ставшего государственным советником Носа, важный И. Парамонов или ловкий В. Боровков. Общая похвала и менее занятым в спектакле дамам. В. Агронский руководил небольшим, виртуозным инструментальным ансамблем и певцами с непоколебимым спокойствием и уверенностью. Большой восторг в маленькой аудитории!»

Газета «Санкэй», 26 октября 1994 г, Япония

ЗДРАВАЯ ЛОГИКА ПОКРОВСКОГО

«„Я сужу об успехе гастролей не по громкости аплодисментов, а по тому, предложит ли антрепренер нашему театру приехать еще раз“ (ответ на вопрос, удались ли гастроли в Буэнос-Айресе, проходившие накануне приезда в Японию).

„Если скажу, что не смогу поставить спектакль в этом зале, то меня просто не пригласят“ (ответ на вопрос, почему религиозное действо XVII века „Ростовское действо“ он покажет в современном зале Одзи).

Это — слова руководителя Московского камерного музыкального театра, проводящего свои вторые гастроли в Японии, Бориса Покровского (82 года). Зная весь перечень работ Покровского, его талант, можно легко убедиться в искренности его слов.

Московский камерный музыкальный театр, созданный в 1971 году, расположен в подземном помещении высотного жилого дома на окраине Москвы. Это помещение бывшего кинотеатра на 200 мест, без оркестровой ямы, без кулис. Весной с потолка капает талая вода, поэтому зрители приходят на спектакль с тазами. И в этом помещении театр создал ряд таких шедевров, как „Нос“ Шостаковича. Настоящим талантом можно назвать только тот, который может невыгодные для себя условия превратить в выгодные. В любом случае между ними и музыкантами известной нам страны, которые вечно жалуются на плохие условия залов, есть существенная разница. Нет никаких гарантий, что строительство Второго государственного театра Японии обеспечит создание хороших спектаклей.

В последние годы ряд японских оркестров ездит за рубеж с концертами. Но они отправляются на зарубежные гастроли по собственной инициативе, собрав на это средства за счет пожертвований. Профессионалами называют только тех, кого приглашают. Фраза „посланники культуры из Японии“ ласкает слух, но одними восторженными впечатлениями себя не прокормишь. Красивых слов типа „Музыка не коммерция“ мы наслушались вдоволь.

Острый язык „крестного отца“ российской оперы, в течение многих лет работавшего режиссером-постановщиком в Большом театре, не знает границ: „Бедные русские люди. Наша национальная черта — мы не верим в свои возможности и только ругаем друг друга. А прислушиваемся только к зарубежной критике“. Как похоже на ситуацию в Японии!

МКМТ десять лет строил свое новое здание, но буквально накануне его открытия в декабре прошлого года оно сгорело дотла из-за пожара. Не слишком ли мы, японцы, обеспечены? Заслужил ли уровень нашего таланта все это?»

* * *

Очевидно, что приближается конечная станция жизненного пути, проложенного для меня Судьбою. Долог был путь, мудро и крепко спланирован, добротно построен. Только благодарность за счастливый свой жизненный путь я чувствую к Судьбе или непостижимому для меня Божеству, подарившему мне Мою Жизнь. И все же как хочется мне еще пожить! Хотя «пожить» для меня (ужасно, но ловлю себя на этой мысли) значит всего-навсего порепетировать. Конечно, можно громко провозгласить: «Хочу еще жить, чтобы работать». Но совесть поправляет — репетировать. А для режиссера это не значит только работать, а значит прожить, и не одному, а с вереницей партнеров, еще множество жизней — разных жизней, коллизий, событий, эмоций, множество разных мгновений счастья, душевной боли, безумия страстей, взрывающих такие разные, совсем не похожие на меня человеческий характеры. Я чуть-чуть пожил, то как бы держа в руках вызывающие повороты людских судеб кастаньеты Кармен, то чувствуя слезы на своих щеках при прощании с сыном, созданным управлять Россией, но потонувшим как жертва в огне совести отца, которая так тяжко карает! Приходилось переживать и скабрезные помыслы бога пошлости Фальстафа, разгул неудержимого в своей торговой самовлюбленности Садко, ублажающего Царя Морского беспределом подхалимского буйства. А смерть Андрея Болконского, осененная нежной любовью, а стремительный бег в мир азарта Алексея, больного болезнью Игрока — неведомой для меня, отвергаемой мною страсти. Но я должен был быть ими хоть на мгновение, но я был носителем их чувств, носителем их жизненных масок. Я должен был пережить их страсти, быть ими, действовать за них, то есть жить или проживать по кусочкам их жизненные пути.

В детстве я любил наблюдать на железнодорожных станциях Брянской железной дороги, как маленький паровозик сновал по многим рельсам, собирая из разрозненных вагонов единый длинный-длинный состав, поезд с определенным направлением, ответственно отправлявшийся в одно место, один город, хотя вагоны и по своему характеру, и по своему виду (товарные, пассажирские, платформы, цистерны) были непохожи друг на друга. Маневрируя по коротким путям с разными вагонами, паровозик составлял то, что называлось в то время «сборный состав», а затем отправлялся в депо «отдыхать». А вагоны разного класса (одни с людьми, другие со скотом, бревнами или нефтью) отправлялись вместе в разные страны и города. А паровозик был готов вновь маневрировать, то есть прохаживаться по отрезкам путей с разными вагонами. Поезда, составленные мною, ушли, и вагоны их едва вспоминаются… А когда-то к ним надо было подъехать и отвезти на другие рельсы, прицепить, проверить, оснастить. Так разъехались мои спектакли — поезда, составленные из разных человеческих характеров — по миру, по планете. Существуют ли они еще или умерли, забыты? Возможно ли соединить вагоны из Вены, Москвы, Нижнего Новгорода, Вероны, Берлина, Твери и Генуи, Тбилиси и Таллина в единый состав?