Шрифт:
«Увы, Мария, навсегда Погасли зори золотые, Любовь скатилась, как звезда.
Скажи, зачем, как в дни былые, Мы вместе? Мы в долине сна? Скажи, мы – призраки, Мария?»
С высот мерцанье льет луна, По снегу вдаль уходят тени, Ответ вопросам – тишина.
«Скажи, ты помнишь – наслаждений Крутящий, неистомный пыл, Часы любви в безумной смене?
Твой замер взор, твой взор застыл, Дышалось астрами и садом, В окно осенний воздух плыл…
Ты помнишь?» Голубым каскадом Луна струит холодный блеск, И мы скользим в молчаньи рядом.
«А это утро! Тихий плеск Реки па отмели песчаной, Кузнечиков беспечный треск,
С полей восторг благоуханный! Под яркой, летней синевой, До чресл разоблаченной, странной,
Я прошептал тебе: «Я – твой!» Ты помнишь?» Синевой одета Лупа над далью снеговой.
Мой голос умер без ответа. Идем мы, двое, в тишине, Под чарой голубого света.
«А день весенний! Как во сие Сиял нам праздник первой встречи. Сказалось все – тебе и мне.
Без ласк, без клятв, без слов, без речи, И, как венчальные огни, Затеплились на елях свечи!
Святыня – те былые дни! Я изнемог. Что было, снова, Чтоб мог воскреснуть я, верни!»
Зову в безумии. Ни слова. Гляжу: лишь тень моя, одна, На ткани снежного покрова.
Как гроб, мертва и холодна Лазурная равнина снега, Свое мерцанье льет лупа,
На вышине сверкает Вега.
27–29 ноября 1894 Три свидания
1
Черное море голов колыхается, Как живое чудовище, С проходящими блестками Красных шапочек, Голубеньких шарфов, Эполетов ярко-серебряных, Живет, колыхается.
Как хорошо нам отсюда, Откуда-то сверху – высоко-высоко, — С тобою смотреть на толпу. Красивая рама свиданий! Залит пассаж электрическим светом, Звуки оркестра доносятся, Старые речи любви К сердцу из сердца восторженно просятся. Милая, нет, я не лгу, говоря, что люблю я тебя.
2
В зеркале смутно удвоены (Словно мило-неверные рифмы), Свечи уже догорают. Все неподвижно застыло: Рюмки, бутылки, тарелки, — Кресла, картины и шубы, Шубы, там вот, у входа. Длинная зимняя ночь Не удаляется прочь, Мрак нам в окно улыбается.
Глазки твои ненаглядные, Глазки, слезами полные, Дай расцелую я, милая! Как хорошо нам в молчании! (Нам хорошо ведь, не правда ли?) Стоит ли жизнь, чтобы плакать об ней! Улыбнись, как недавно, Когда ты хотела что-то сказать И вдруг покраснела, смущенная, Спряталась мне на плечо, Отдаваясь минуте банально-прекрасной. А я целовал твои волосы И смеялся. Смеялась и ты, повторяя: «Гадкий, гадкий!»
Улыбнись и не плачь! Мы расстанемся счастливо, У подъезда холодного дома, Морозною ночью. Из моих объятий ты выскользнешь, И вернешься опять, и опять убежишь, И потом, наконец, Пойдешь, осторожно ступая, По темным ступеням.
Мать тебя дожидается, Сидит, полусонная, в кресле. Номер «Нивы» заснул на столе, А чулок на коленях… Как она вздрогнет, услышав Ключ, затрещавший в замке! Ей захочется броситься Навстречу тебе, – но она, Надвинув очки, принахмурится, Спросит сурово: «Откуда так поздно?» – А ты, Что ты ответишь тогда, дорогая?
3
Холод ранней весны; Темная даль с огоньками; Сзади – свет, голоса; впереди — Путь, во мрак убегающий. Тихо мы идем по платформе. Холод вокруг и холод в душе. «Милый, ты меня поцелуешь?» И близко Видятся глазки за тенью слезинок.
Воздух разрезан свистком. Последний топот и шум… «Прощай же!» – и плачет, и плачет, Как в последней сцене романа. Поезд рванулся. Идет. Все мелькает. Свет в темноту убегает. Один. Мысли проносятся быстро, как тени; Грезы, спускаясь, проходят ступени; Падают звезды; весна Холодом дышит… Навеки…
6–7 марта 1895 Белые клавиши Белые клавиши в сердце моем Робко стонали под грубыми пальцами, Думы скитались в просторе пустом, Память безмолвно раскрыла альбом, Тяжкий альбом, где вседневно страдальцами Пишутся строфы о счастьи былом…
Смеха я жаждал, хотя б и притворного, Дерзкого смеха и пьяных речей. В жалких восторгах бесстыдных ночей Отблески есть животворных лучей, Светит любовь и в позоре позорного.
В темную залу вхожу, одинок, Путник безвременный, гость неожиданный. Лица еще не расселись в кружок… Вид необычный и призрак невиданный: Слабым корсетом не стянут испорченный стаи, Косы упали свободно, лицо без румян.
«Девочка, знаешь, мне тяжко, мне как-то рыдается. Сядь близ меня, потолкуем с тобой, как друзья…» Взоры ее поднялись, удивленье тая. Что-то в душе просыпается, Что-то и ей вспоминается… Это – ты! Это – я!