Мы с Чэном вздрагиваем от внезапного резкого возгласа, а потом синхронно шарахаемся от вылетевшей откуда-то (уж не из могилы ли, ха-ха!) и усевшейся на ближайший покосившийся памятник седой совы. Ну, слава Будде, а то мне реально показалось, что старуха прибыла сюда в облике этой огромной птицы!

— Вот ты где, бездельница! Где тебя носит? — ворчит шаманка, будто привычно разговаривая с домашним питомцем. — Зови остальных!

Сова тут же издает нечто похожее на пронзительный крик своей… хозяйки? дрессировщицы? не знала, что совы вообще поддаются дрессуре. Еще на двух соседних памятниках бесшумно приземляются ее двойники. Первая птица принимается гипнотизировать нас круглыми светящимися глазами. Даже жутковато становится, будто видишь перед собой «совиного человека», колдовскую птицу из сказок: сейчас расправит крылья, а там уже не крылья вовсе, а человеческие руки! У Маркуса другие ассоциации — бормочет себе под нос:

— Ты не заметила, у этих милых птичек, случаем, нет третьей ноги?

— Ну а что, — храбрюсь я, — помощницам Сиванму[4] самое место на кладбище!

— Думаешь, сама богиня к нам на свадьбу заявилась?

— Не уверена, но обязательно узнаю у мамы, что за птичью дрессировщицу она наняла! И у хозяйки Гу об ее родственнице — тоже.

Но пока именно эта «птичница» — главный распорядитель на нашей более чем странной свадьбе и представитель родителей с обеих сторон, живых и уже умерших. Я опять оглядываюсь по сторонам, духа нянюшки снова не обнаруживаю, как и моих почивших женихов (благодарна за то всем известным и неизвестным богам!). Роли свидетелей и гостей на полуночном торжестве играют многочисленные надгробные статуи — скорбящие и вдохновенные ангелы, сикхские стражи, небесные полководцы, драконы, всяческие божества буддийского, даосского и прочих пантеонов. Вон справа расположилась милосердная трехликая богиня Гуаньинь, взирающая на нас с благожелательным любопытством. Да уж, постой-ка на кладбище столько лет, какого года там захоронение… понаблюдай изо дня в день одну и ту же картину скорбящих, провожающих близких в последний земной дом — поневоле обрадуешься такому неожиданному живительному развлечению!

Да и нас с Чэном, несмотря на… хм, некоторую опытность в свадебных делах, кладбищенская процедура тоже очень бодрит. Меня уж, во всяком случае — точно! Гляжу на своего жениха: выпятив челюсть, тот внимательно наблюдает за неторопливыми приготовлениями к церемонии, как будто что-то понимает и контролирует весь процесс (натренировал такое выражение лица на собственных работниках?). Руку мою он по-прежнему не отпустил; ладонь легко лежит в его пальцах, но чуть шевельнешься, хватка становится крепче. Боится, что я удеру? Даже если вдруг передумаю — куда? Остаться одной сейчас гораздо страшнее, чем пройти через какое-то неведомое шаманское испытание. Даже за пределами кладбища.

Тем более за пределами кладбища.

Тут-то всего-навсего загадочная старуха, говорящие совы, старые могилы, неподвижные каменные взгляды мраморных изваяний, невидимое присутствие духов…

А там — поджидающая смерть. Не моя. А вот этого упрямца из Хванджи.

Теперь уже я крепче сжимаю его ладонь. Зажмуриваюсь под вопросительным взглядом и молча молюсь — сразу всем богам, каких я знаю, тем, в кого давно не верю. Да хоть вот этой соседней Всемилостивейшей Многоликой, которая всегда прислушивается к Плачу мира! Пусть Маркус Чэн останется жив и здоров. Пусть пройдет свой, даже трудный, но все-таки долгий земной путь. Не забирайте его, не отнимайте у этого мира, он нужен ему, нужен своему делу, нужен маленькой одинокой дочери…

И даже мне.

[1] Реальный случай.

[2] «Корона феникса», женский головной убор, традиционная свадебная корона, украшенная изображением феникса, перьями, талисманами, бусинами и др.

[3] Обращение к женщине в возрасте.

[4] Сиванму (Шиванму) — владычица Запада, богиня страны Мертвых. Ей прислуживают трехногие птицы.

Смаргиваю внезапные слезы, размывающие лик луны и лицо озабоченно вглядывающегося в меня Чэна.

— Испугалась? Устала? Замерзла?

Даже начинает стягивать с себя куртку, но я решительно протестую:

— Ну уж нет! Это жених может выглядеть как попало, а невеста должна оставаться красивой!

Улыбается — чуть ли не впервые с наступления полуночи.

— Да ты у меня и так всегда красавица!

И ведь не врет.

Большим пальцем осторожно вытирает мои неожиданные слезы. «Не плачь. Всё будет хорошо, я узнавал!» Я шмыгаю носом. «Точно? У кого узнавал?» «У того, у кого надо узнавал! Мне обещали».

Пытаюсь улыбнуться — и что я вдруг, ведь ничего страшного не происходит: так, обстановка немножко необычная! Мистичная. Видимо, улыбка выходит не очень, потому что жених неожиданно касается губами моего лба. Губы его сухие, прохладные, но когда Маркус отстраняется, след поцелуя горит на моей коже, словно огненная бинди[1]. И как символический «третий глаз», прозревающий прошлое-настоящее-будущее, внезапно успокаивает: всё и правда будет хорошо!

— Ну что, намиловались? — сварливо интересуется старуха. — Не передумали, значит?

— С чего бы? — беспечно отвечает Маркус за двоих. — Ведь самое интересное только начинается!

— Ай-я! — совершенно с интонацией хозяйки Гу восклицает «птичница» (точно, сестры!) — Интересно ему! Дурак, как есть дурак!

Чэн разводит руками — вместе с зажатой моей.

— Таким уж я уродился, момо! Давайте поскорее приступим, а то вся наша брачная ночь так на этом кладбище и пройдет!

Дергая его за руку, возмущенно шиплю, а шаманка неожиданно разражается смехом, напоминающим совиное уханье — жутковатым, но очень подходящим обстановке. Совы поддерживают хозяйку пронзительными криками и хлопаньем крыльев: просто диковинный ансамбль сложился, птичий бэнд! Покачивая головой, старуха говорит даже с одобрением: