И Шамурад-ага, сокрушенно покачав головой, разломил чурек.

— Отец, — поднял голову Джемшид, — если одежда нужна, чтобы защищать человека от жары и холода, зачем же нужно надевать борук и яшмак?

Шамурад-ага не спеша разжевал кусок чурека, проглотил его и взглянул на сына.

— Совсем ты чудной стал, как я посмотрю. Где ж это видано, чтобы человек носил борук и яшмак? Это женщины носят. И тоже не для красоты, не одежда красит женщину. Вот, — Шамурад-ага взял чурек и показал сыну, — лучшее украшение хорошей хозяйки. Хорошая хозяйка из ячменя вкусный хлеб выпечет, а плохая — пшеничный испортит. Потому и тает во рту этот чурек, что его пекла твоя мать…

— Сегодня чуреки пекла наша невестка.

Марал-эдже сказала это очень тихо. Сам того не подозревая, Шамурад-ага смертельно обидел жену — еще ни разу в жизни не слыхала она такой похвалы своей стряпне.

— Сельби новый ковер только что закончила. Хочешь посмотреть? — предложил отцу Джемшид, решив использовать его доброе расположение духа.

— Что ж, посмотрим.

Джемшид вскочил, собираясь принести ковер, но Шамурад-ага легко поднялся с кошмы.

— Не надо снимать ковер, туда сходить можно.

Шамурад-ага знал, что ковер висит в комнате Сельби, — первый ковер невестка обязательно повесит на стену для украшения своего нового дома.

Много ковров перевидал Шамурад-ага в своей жизни, удивить его было нелегко, но перед ковром Сельби старый чабан остановился изумленный.

Это был какой-то особенный ковер, его нельзя было отнести ни к текинским, ни к ямудским, ни к эрсаринским. Что-то очень знакомое напоминал этот ковер, но что именно, Шамурад-ага никак не мог вспомнить.

А! Старый чабан вдруг улыбнулся, сверкнув молодыми белыми зубами, Луг! Весенний луг ранним утром, когда распустились первые цветы и только что взошло солнце. В цветах сверкают капельки росы, в каждом тюльпане маленькая яркая радуга, ее можно увидеть, если лечь в траву…

Шамурад-ага сообразил, что стоит в дверях, преграждая путь другим, и посторонился.

Солнце осветило ковер. Маленькие радуги исчезли. Сейчас казалось, что чистая прозрачная вода неслышно льется по цветам и разноцветные узоры тихо переливаются под ней.

— Да, — проговорил Шамурад-ага, — неплохо…

— Лю…бовь… — протянул Джанмурад и вдруг выпалил. — Любовь победит!

— Ты что? — обернулся к нему отец. — Чего бормочешь?!

— Да вон написано: „Любовь победит“.

— Где написано? — озираясь по сторонам, раздраженно спросил Шамурад-ага.

— Да вон, отец! На ковре!

Джанмурад взял палочку и, подойдя к ковру, стал водить по нему.

— Видишь, написано: „Любовь победит“.

— Правда, написано, — растерянно прошептал Джемшид.

Теперь и все видели. Из узоров ковра слагались буквы. Различить их можно было не сразу, но мальчик давно заметил букву „о“, когда Сельби еще только принялась за работу.

— Разве на ковре пишут? — тихо, почти шепотом спросил Шамурад-ага.

Никто не ответил.

— Никогда не слышал, чтобы люди писали на ковре. Ни одна порядочная женщина не станет писать писем на ковре, — отчетливо выговаривая каждое слово, произнес Шамурад-ага. Голос его становился все громче. — И такое случилось в моем доме! Позор!

Шамурад-ага бросил гневный взгляд на Сельби.

— Добро бы написала что-нибудь путное! А то „любовь“! Уважающая себя женщина не станет говорить о любви. Это слово развратной дуры!

У Сельби, сидевшей в углу, потемнело в глазах, ковер вдруг закачался перед ней, стал почему-то полосатым…

Шамурад-ага сдернул ковер со стены, бросил на пол и быстрыми шагами вышел из комнаты. Через минуту он вернулся с саблей в руке.

Сельби содрогнулась: „Неужели разрубит!“ Сабля свистнула в воздухе, но, лишь скользнув по блестящей поверхности ковра, отлетела в сторону. Шамурад-ага хотел поднять ее, зацепился ногой за ковер и упал. Тельпек свалился у него с головы.

Грозный свекор с его ястребиным взором и величественной осанкой показался сейчас Сельби мальчишкой, размахивающим деревянной саблей. И нерушимые законы этого дома вдруг потеряли для нее всякую силу.

— Не так пользовались саблей наши деды и прадеды, — негромко произнесла она, взглянув на свекра.

Рука Шамурада-аги застыла в воздухе. Он обернулся, словно ища чего-то, и вдруг увидел глаза жены. Никогда раньше не видел он у нее такого взгляда.

И Шамурад-ага вдруг понял, что она слышала тогда в Каракумах слова, сказанные его раненым соперником. Слышала! „Позор тебе, Шамурад!“ — Старый чабан скрипнул зубами. Ударить лежачего, рубить саблей ковер, слушать упреки от невестки!

Глаза Шамурада-аги налились кровью. Он медленно огляделся, прислонил саблю к стене и, вынув из ножен кинжал, направился к ковру.

— Нельзя, отец! — раздался твердый голос Джемшида. Сын крепко схватил его за руку. Шамурад онемел, надсадный хрип вырвался у него из горла.

— Успокойся, отец, — сказал Джемшид, не отпуская его руки.

Шамурад-ага, изловчившись, отшвырнул от себя сына и метнулся к нему с кинжалом в руке.

— Лучше умри, чем быть женой своей жены! — крикнул он.