Сельби с диким воплем бросилась между ними.

Удар пришелся в плечо. Сельби показалось, что к ней прикоснулись раскаленным железом. Она вскрикнула и упала на ковер.

— Сельби!

Джемшид рухнул на колени. Поднимая жену, он почувствовал, что ее платье на спине насквозь пропиталось кровью.

СБОРЫ

— Куда ты столько наложила! — прикрикнул на жену Шамурад-ага. — Что, там совсем не кормят? Вынимай половину лепешек, а вместо них положи рубашку и портянки.

Марал-эдже дрожащими руками достала из мешка узелок с продуктами, вытащила часть лепешек, завязала и снова сунула в мешок.

Веки у нее были красные, лицо опухло от слез, яшмак беспомощно свесился, словно парус в безветрие.

— Ну чего ты? — пробормотал Шамурад-ага. — С сыном ведь остаешься. А Джанмурад не ребенок, я в его годы отары пас.

По щекам у Марал-эдже потекли слезы.

— Опять за свое! Да перестанешь ты когда-нибудь! — Шамурад-ага сердито взглянул на жену и, отбросив в сторону подушки, уселся на кошме, скрестив ноги.

— Оплакиваешь, как покойника, а того не соображаешь, что больше пяти лет не дадут…

Марал-эдже заплакала в голос, упала лицом на мешок.

— Тьфу! — Шамурад-ага ругнулся и вышел из комнаты. Взяв в сарае лопату, он на минуту вернулся в дом, обернул кошмой саблю и направился за огороды. Пришел он через полчаса.

— Если спросят, где сабля, ты ничего не знаешь. Поняла? Я не хочу, чтобы сабля, доставшаяся мне от дедов и прадедов, попала в чужие руки.

Марал-эдже молча шмыгнула носом.

„Хоть бы уж забирали поскорее!“ — мучился Шамурад-ага, сидя на пороге дома и ежеминутно поглядывая на калитку.

Наконец калитка скрипнула. Старик подкрутил усы, надвинул тельпек на лоб и принял независимо-спокойный вид.

Во двор быстро вошел Джанмурад, запыхавшийся, красный.

— Ну?

Вместо ответа мальчик схватил кружку и зачерпнул воды.

— Не смей! — крикнул отец. — Кто это пьет холодную воду потный?!

Джанмурад с огорчением поставил кружку и улыбнулся.

— Пап, они у Гюльджан…

— А…

— У Гюльджан, у докторши.

Шамурад-ага откашлялся.

— Гюльджан сказала, что через месяц заживет. Сама будет лечить.

От мокрой майки Джанмурада шел пар, мальчик снова взялся за кружку.

Отец сердито покрутил головой и, схватив тельпек, небрежно сунул его под себя, словно это был кусок старой кошмы.

„Вот это да! — удивился Джанмурад. — То мухе не даст сесть на новый тельпек, а то…“

— Это… как его… Кто еще там у докторши был?

— Никого больше не было. Ее мать только.

— А это… Милиции там не видел?

— Милиция? — недоуменно спросил мальчик. — Откуда же она у нас? Милиция в районе…

— Завари-ка чайку! — перебил его Шамурад-ага и поднялся. Увидел на полу свой новый тельпек, бережно поднял, отряхнул.

— Если спросят про саблю, ты никакой сабли не видел. Понял?

— Понял… — неуверенно протянул Джанмурад. — А почему?

— А потому! Спрашивает тот, кто хочет взять. Ничего не смыслишь, бестолковый! Сообразительный парень сам бы должен спрятать, а ты „почему“!

Джанмурад только теперь догадался, о чем беспокоится отец.

— Пап, ты зря боишься. Сельби просила докторшу, чтоб она никому не говорила. Докторша обещала, ты не бойся.

— Ничего я не боюсь, глупый! Иди чай заваривай.

Шамурад-ага все еще говорил строго, но мальчик заметил, что глаза его потеплели.

Гюльджан отдала подруге с мужем одну из своих двух комнат.

— Нам с мамой и одной хватит, — сказала она Сельби. — Живите здесь, домой вам никак нельзя.

Пришлось согласиться. Возвращаться к родителям действительно невозможно, а переселиться к теще Джемшид отказался наотрез: „Какой мужчина станет жить в доме жены?!“ Довод был неопровержимый.

Прошло две недели. Сельби начала поправляться, но рука у нее все еще болела. Джемшиду приходилось теперь самому стелить постель себе и жене. Каждый вечер он закрывал на крючок дверь, старательно занавешивал окна и, нахмурившись, подходил к сложенной в углу постели. Потом брал ее в охапку, бросал на ковер и, что-то бормоча себе под нос, начинал стелить. Но вслух роптать не смел, видимо, чувствовал себя виноватым.