Русские не сдаются!

Очнулся — кровь на лице, палуба дрожит, пушки молчат. Французы на горизонте.? На фрегате паника. Капитан-француз приказывает сдаться.

А я? Я ветеран. Прошел Великую Отечественную. И у меня один принцип:? РУССКИЕ НЕ СДАЮТСЯ.

Теперь я в 1730-х. Успел поднять бунт на корабле, сохранить честь флага и попасть под военный трибунал.

Но я не сломаюсь.

Бирон, Анна Иоанновна, тайная канцелярия? Пусть приходят.

Я здесь не для того, чтобы вписаться в историю.

Я здесь, чтобы ее переписать.

Глава 1

Человека делают старым не морщины, а отсутствие мечты и надежды (Хорхе Анхель Ливрага)

Город Царское Село (Пушкин)

17 апреля 2025 года

Говорят, в молодости человек выглядит таким, каким его создал Бог. А в старости — как прожил жизнь… Тогда выходит, что я прожил большую жизнь, где каждая морщина — это память.

Я стоял в своей спальне напротив большого зеркала. Это, наверное, форма мазохизма такая — смотреть на себя старого. Но фантазия у меня еще ого-го, так что чаще всего я видел в зеркале молодого и готового прожить целую жизнь молодого человека. Статного, чернявого с зачесанной копной волос, смазанной гусиным жиром.

Я видел себя таким, каким был в 1942-м, когда, приписав себе полгода, отправился поступать на ускоренные курсы командиров. Или такого себя, какому зачитывали приказ, подписанный лично адмиралом Кузнецовым — о присвоении мне звания лейтенанта за особые заслуги.

Я не хотел видеть этого сгорбленного старика, покрытого морщинами. И он таял перед моими глазами. Я не видел редких седых волос, что только и остались от чернявой гривы. Я же другой, я все еще молодой… В молодости сны и мечты уносят в будущее, в старости — в прошлое.

— Экий я красавец! — сказал я, разглядывая себя в зеркало. — Здравия желаю, товарищ лейтенант 571-го отдельного батальона 260-й бригады морской пехоты Балтийского флота Никодимов Ефрем Иванович. Век прожил, а хоть завтра в ЗАГС какую молодку, девочку-восьмидесятилеточку поведу.

И за что мне такое?.. Это же не метафора, когда я говорю, что век свой прожил. Через двенадцать дней у меня день рождения. Сто лет, как в обед. Торжество, мать его. И зачем, почему я столько живу? Чтобы стать свидетелем краха Союза? Строили коммунизм и… всё, построили! Зато теперь все такие независимые!..

— Алиса, девочка, как там вообще… Какие на сегодня новости? — спросил я, снимая китель и примеряя другой.

«Алиса» у меня правильная, никогда не включает современный… Этот… контент, как говорят молодые.

— Сегодня состоялось заседание центрального комитета коммунистической партии Советского Союза. Генеральным секретарем товарищем Леонидом Ильичом Брежневым на повестку были вынесены острые вопросы… — вещало радио из глубин прожитых лет.

— О как! Острые вопросы поставил дорогой Леонид Ильич. Чего же ты острые колья не поставил, чтобы усадить туда предателей! — продолжал бурчать я.

Потом усмехнулся своей старческой улыбкой и стал протирать полотенцем зеркало. Это оно, наверное, запотело от того, что увидело такого красавчика. Улыбнулся еще раз, вспомнив поговорку, что мертвые не потеют. Так что в зеркале — живой человек, который изрядно задержался на этом свете.

— Алиса, «Смуглянку» мне дай! — сказал я.

— Как-то летом на рассвете… — зазвучала песня.

— Эх ты, набор цифр… — усмехнулся я.

Смуглянку она мне только в виде песни даёт, пощупать бы молдаванку, что виноград собирает. Ну и ладно — тоже память.

Покрасовавшись сперва в форме морского пехотинца, а потом и в кителе сотрудника КГБ, я подошел к окну. Город Пушкин, ну или Царское Село, опять был полон туристов. Шли бы дворец смотреть, а не шастать, где честные люди живут!

Вновь я усмехнулся, едва представил, что было бы во дворе, если бы лет так семьдесят назад меня увидели в кителе майора КГБ. Наверное, весь дом обходили бы за километр. Послужил я в конце войны в СМЕРШе, а потом и в Комитете, а после, когда «дорогой Леонид Ильич Брежнев» зачищал КГБ после смещения Семичастного, так и учителем в Пушкинской школе. Дальше завод, пенсия — и вновь школа…

Пытался доказать, что история — это не просто даты. Не чёрточки между цифрами. Это жизни людей, и наша жизнь тоже. А трудовик — это звучит гордо! Был я и тем, и другим, и третьим.

Руки подрагивали, когда я расстегивал пуговицы на кителе, и потом, когда протирал тряпочкой свои ордена да медали. Нет, я не болею болезнью Паркинсона, не злоупотребляю алкоголем. Руки трясутся, потому как нет более ценного для меня, чем награды, Родина, семья.

— Алиса, дай-ка, девочка, песню «От героев былых времен»! — под стать настроению заказал я.

Под песню из кинофильма «Офицеры» рассматривать свои награды куда как сподручнее.

Я и Алисе это не раз рассказывал. Вот он, Орден Красной Звезды. Получил его за то, что не дал бойцам после неудачного десанта в феврале 1944-го сгинуть. Батальон полег, но всё же почти тридцать бойцов получилось вывести, покрошив изрядно и фрицев. И чуда как такового не было, а была выучка, смекалка и решимость драться. Или все же кто-то меня опекал? Бдил за спиной ангел-хранитель?

А вот и главная награда — Звезда Героя Советского Союза. Ее я теперь никогда не снимаю. С ней на груди и хочу помереть. Вручили мне Звезду за подвиги при взятии Кенигсберга.