Вряд ли наслаждение получат даже любители петухов, если сядут своей французской задницей на заострённый кол, поджидавший такого гостя на дне ямы. Соседей, кстати, мы предупредили, чтобы к нам не шастали, потому что есть ловушки. Ну и днем караулы солдат всегда смотрели за теми, кто подходит к нашему уголку санитарно-гигиенического рая.

И я был даже горд, горделив, что пленник, которого мы вели в лагерь, крутил головой и был заинтересован нашими строениями. Будто бы и позабыл, что пленный и что его участь может стать незавидной, вплоть до того, что француза этого не станет. Странная для меня эмоция — гордыня. Нужно все же брать свой нрав в узду, свой норов.

Француз, судя по тому, как он рассматривал территорию, обращая внимание на скошенную траву, был немало удивлен. Но ничего, это не последнее впечатление лягушатника у меня в гостях.

— Welche andere Sprache als Franzosisch sprechen Sie? [нем. На каком языке, кроме французского, вы говорите?] — спрашивал я француза на немецком.

Не может быть, чтобы такой франт, а он был чуть ли не майором, не знал ещё хотя бы одного языка, кроме французского. Пора мне уже начинать учить знаки различия. Даже в своих не могу определить, где прапорщик, а где и ротмистр. Так можно и в лужу сесть, или нарваться на неприятности.

— Мне проще говорить на английском, — обрадовал меня француз, перейдя на знакомый мне язык.

Английский мне понятнее. Нужно бы, конечно, подучить и французский. И тогда мог бы хвалиться, что пять языков иностранных знаю. Ведь у меня относительно неплох испанский — в прошлой жизни три года на Кубе прожил, кое в чём товарищам помогал в Заливе Свиней. Ещё польский — так себе, на бытовом уровне, но с товарищами во время работы в Варшаве поднаторел. Так что я полиглот. А вот французский не знаю. Только кое-что могу понимать, и то, скорее, благодаря знанию других языков.

— Итак, кто вы? — задал я первый вопрос на английском.

— Вы не можете меня допрашивать. Вы унтер-лейтенант, я — майор. Требую к себе особого отношения и разговора с равным по званию, — запротестовал француз.

Я посмотрел на этого франта, который решил в лесу порезвиться и попутно, лишь чуть отвлекшись, убить меня и сержанта. А после, наверняка как ни в чем ни бывало он вновь отправился бы исследовать лес и зарисовывать каждый камень и поваленное дерево. Это как… пнуть котёнка, когда спешишь по делам.

Мерзко. Особенно должно быть обидно котёнку, взлетающему в небеса не по своей воле. Ведь он не был целью. Просто попался, как гриб на дорожке. Получается, что я — ядовитый мухомор? Прижучил-таки французика!

— Не хотите говорить с унтер-лейтенантом? Я просто убью вас. Никто не видел, как вас вели в мой шатёр. И находимся мы отдельно от остального войска. Так что… — я встал, вдохнул поглубже и вдруг заорал: — Я ненавижу… ненавижу французов! Вы убили моего лучшего друга, француз увёл у меня любимую женщину. Она была… беременной от меня, но он ее… Я ненавижу французов!

Да, словно актёр, жаждущий получить позолоченного мужика на подставке с именем Оскар, я теперь играл истерику. Я наседал на пленного, выпучивал глаза, всячески корчил рожи и думал: «Ну же, Кашин, сукин ты сын! Я долго буду тут кривляться?»

Ещё немного — и начну кричать, что французы изнасиловали мою любимую козу, такие вот изверги-извращенцы. И все равно, чуть запнувшись, я продолжал орать:

— Потому я убью вас, не задумываясь!

— Ваше благородие! — наконец-то в шатёр ворвался сержант. — Не нужно сие, не убивайте!

Конечно, француз до конца так и не понял, что происходит. Но он испугался, уже трясся и видел именно в сержанте своего спасителя. Стал бы я разводить спектакль, если б не рассчитывал на эффект?

Так что француз вёлся, а я куражился.

— Этот сержант, — я указал на Кашина, — спас мне жизнь, и я должен ему. Он просит пощадить вас. Но если вы не станете говорить, то я… я клянусь, что убью вас!

— Да что вы хотите услышать? — испуганно спрашивал француз. — Я не намерен терпеть такое из-за чуждых мне поляков. Я и вовсе тут не желаю быть.

И вот теперь начался предметный разговор. А я следил за тем, чтобы мой уже почти спокойный вид француз не расценил, как-то, что можно и не рассказывать, что угроза миновала. Потому спрашивал быстро, не давал время на обдумывание вопросов. Порой спрашивал одно и то же, но иными словами, чтобы удостовериться, что мне не врут. Очень занятные вещи озвучивал майор.

Один вопрос звучал за другим. Какой численности корпус французы привезли в Данциг? Не корпус? А сколько вас? Какие настроения во французских войсках? Какие планы у командования? И зачем он, Эмманюэль-Фелисите де Дюрфор де Дюрас, занимался прорисовкой карт, что тут ему делать, в Польше? Имечко-то какое у француза, и не выговоришь!