— Почему? — я тоже перешёл на шёпот. Хм, а Эмма, похоже, боится, что нас могут подслушать…

— Я потом объясню, не здесь, — ну точно, боится. — А пока просто послушай меня. Не говори ему ничего. Ничего, понятно? И про то, что мы с тобой мысленно разговаривали, тоже. Это очень важно!

И в чём, спрашивается, тут смысл? Чего она так боится? А ведь боится, даже не пытаясь воспользоваться тёзкиными (или теперь уже нашими общими?) способностями, страх её я ощущал совершенно отчётливо.

Самым первым пришло на ум предположение, что боится Эмма за любовника. Конечно, такой вид заботы приятен, вот только бы понять ещё, чего именно она так испугалась… Вроде пока никаких проблем у дворянина Елисеева в Михайловском институте не возникало, да и, насколько мы с тёзкой понимали, и возникнуть-то не могло. Или это то самое, о чём я говорил тёзке? Насчёт его проверки силами институтских специалистов? Хм-хм-хм… Вот уж чего очень хотелось бы каким-то образом избежать, так это такой проверки, особенно, если она будет слишком углублённой. Ни к чему тут никому знать о нашей двуглавости, ох и ни к чему… С таким же, однако, успехом Эмма могла бояться и за себя. Непонятно, правда, чем стремительное развитие тёзкиных способностей может грозить ей, но кто их тут разберёт? В общем, оставалось лишь надеяться на то, что Эмма сумеет внятно объяснить смысл её страхов, а мы с дворянином Елисеевым её объяснениями удовлетворимся. Хм, а ведь она ещё перед началом этой истории с Бакванским и его собранием компромата чем-то была загружена и обещала тёзке рассказать всё потом. Что-то эти самые «потом» у неё начинают копиться, пора бы начать их разгребать, пока не образовались непроходимые завалы… Но тут вернулся в себя дворянин Елисеев и потребовал свою долю приятностей.

Тёзке я изложил ситуацию уже в машине на обратном пути. Подробно изложил, со всеми своими по этому поводу соображениями. Товарищ призадумался, впрочем, ненадолго.

— Чего она боится, даже предполагать не возьмусь, — озабоченно начал тёзка, но тут его понесло в оптимизм. — А что она знает… Ну что она вообще может знать, кроме целительства?

Ох, хорошо всё-таки, что пороть тёзку некому, а то ведь и мне бы с ним на пару досталось! Но я не я буду, если не подберу для него какой-нибудь ну о-о-очень непедагогичный метод воспитательной работы! Доведёт он меня до такого, ох и доведёт! Ведь не дурак, более чем, замечу, не дурак, но иной раз такое выдаст — хоть стой, хоть падай. Молодость, она конечно, штука хорошая, но вот в плане ума — уже не всегда.

— А тебе, дорогой мой, не кажется, что она знает больше, чем говорит? — начал я всё же с попытки обратиться к тёзкиному разуму. — А уж как она видеть умеет! Ты-то сам, небось, не понял, что у тебя с доктором получилось, а она увидела! Не отнекивайся, — робкую попытку возразить я пресёк на корню, — даже я сразу не сообразил, а ты вообще не понял! И давай так: ты послушаешься Эмму и Кривулину ничего не скажешь, а я возьму на себя задачу её разговорить?

— Давай, — тёзка подумал и принял единственно верное в данном случае решение — согласился со мной.

Конечно, поговорить с Эммой было бы неплохо. Да что там неплохо, оно было просто необходимо! Но если бы тут всё зависело от нас с тёзкой или от самой Эммы… Увы и ах, но ориентироваться придётся на надворного советника Денневитца, да ещё соображать, где можно побеседовать с дамой, чтобы она не боялась чужих ушей и могла говорить свободно. Нам с тёзкой, кстати, чужой интерес тут тоже совсем не нужен. Ладно, будем как-то искать возможность…

— Вот, Виктор Михайлович, почитайте, — выслушав тёзкин доклад об улучшении состояния Воронкова, Денневитц с усмешкой пододвинул по столу несколько листов бумаги. — Наконец-то получил, а то уже подумал, совсем ротмистр Чадский мышей не ловит.

Так, значит секретчики узнали-таки о нас с Эммой. Что ж, почитаем…

Почитали. Пришлось признать, что хоть наблюдение за сотрудниками института в секретном отделении поставлено не шибко хорошо, начальник их в своём деле явно не новичок и уж всяко не дурак. Чадский не просто ставил Денневитца в известность о любовной связи внетабельного канцеляриста Елисеева с исполняющей исправительные работы госпожой Кошельной, он приводил и доказательства — установленное путём негласного наблюдения регулярное и длительное пребывание названного Елисеева в кабинете госпожи Кошельной с закрытием кабинета на ключ и следы телесной близости, обнаруженные в ходе обыска, проведённого до вечерней приборки в комнате отдыха. Ротмистр в осторожных выражениях высказывал озабоченность таковой связью в свете обеспечения секретности деятельности института и запрашивал у Денневитца санкцию на установку в комнате отдыха госпожи Кошельной прослушивающего устройства. М-да…

— Вы же помните, Виктор Михайлович, наш уговор относительно своевременного поставления меня в известность о словах и действиях Эммы Витольдовны в случае, если они нарушат установленные для неё условия или хотя бы смогут привести к таковому нарушению? — спросил Денневитц.

— Помню, Карл Фёдорович, — подтвердил тёзка. Карл Фёдорович, конечно, слегка слукавил, назвав своё распоряжение договором, но поправлять начальство в таком вопросе ищите дураков в другом месте.

— Вот и хорошо, — кивнул Денневитц. — Стало быть, обойдётся ротмистр без прослушивания. Вы когда следующий сеанс с Дмитрием Антоновичем проводите?

— Эмма Витольдовна считает, что это необходимо сделать послезавтра, — доложил тёзка. — Нужно дать организму пациента привыкнуть к уже наступившим положительным изменениям, прежде чем вновь улучшить его состояние. Я полностью с ней согласен.

— Что же, вам, надо полагать, виднее, — надворный советник принял новость к сведению и на том отпустил подчинённого отдохнуть и пообедать.

Что Денневитц фактически обещал тёзке отсутствие прослушки у Эммы, это, безусловно, хорошо. Пока что все обещания Карл Фёдорович выполнял, и у нас с тёзкой имелись основания полагать, что и в этот раз слово своё он сдержит. Другое дело, что поводом расслабиться порядочность тёзкиного начальника вовсе не являлась — ротмистр Чадский может ведь и нездоровую инициативу проявить. Мы с дворянином Елисеевым так пока и не смогли понять, что он за человек, общение с ним ограничивалось исключительно служебными вопросами, да и те по большей части относились к текущим делам. Поэтому и самим нам не стоит пренебрегать разумной осмотрительностью, и Эмму расхолаживать в этом смысле тоже. Чёрт, вот тоже проблема выросла… Вот где нам с Эммой теперь общаться? Или так и будем на ушко перешёптываться? И ведь самое тут поганое — это полное незнание, то ли Чадский дисциплинированно оставит свою идею о прослушке, то ли нет. Да, в вопросах взаимодействия Михайловского института с чинами дворцовой полиции секретное отделение упомянутого института той самой дворцовой полиции и подчиняется, да и межведомственная борьба, как я уже не раз убеждался, тут не столь сильна, но кто ж его знает? Главного правила здорового оптимизма — надеяться на лучшее и быть готовым к худшему — никто же не отменял.