Первому же встреченному дворянином Елисеевым работнику, катившему перед собой тележку с какими-то коробками, пришлось остановиться и немного попрыгать на месте, после чего он на мгновение замер, потом удивлённо уставился на тележку, которая почему-то оказалась в полутора шагах от него, покачал головой, снова взялся за своё немудрёное транспортное средство и продолжил катить его дальше.

— Превосходно, Виктор Михайлович, превосходно! — негромко похвалил тёзку профессор, когда работник с тележкой отдалился на приличное расстояние. — Я в вас и не сомневался! Но давайте продолжим…

Продолжили. Следующей жертвой тёзки и его наставника стал молодой человек, деловито шедший куда-то с толстой картонной папкой под мышкой — вот бы удивились те, кто увидел, как он вдруг прижал папку к груди и с блаженной улыбкой принялся кружиться по коридору, изображая нечто, отдалённо напоминавшее вальс. Но видел это, кроме тёзки, один лишь Хвалынцев, а он, по понятным причинам, никакого удивления не испытал.

После того как ещё один работник с тележкой, на сей раз пустой, попытался, без особого, однако, успеха, использовать её в качестве самоката, господин профессор предложил переместиться в другой коридор. Там тёзка начал с очередного курьера, заставив его раз двадцать подряд перекладывать папку с бумагами из одной руки в другую и обратно. А вот продолжение вышло… Продолжение вышло напряжённым.

Двое рабочих, судя по инструментам в переносных ящиках, мастера на все руки по плотницкой и столярной части, волей дворянина Елисеева поставили ящики на пол и принялись весело через них прыгать. Прыгали они с таким жизнерадостным задором, что тёзка увлёкся забавным зрелищем и не сразу заметил ошарашенно уставившуюся на это безобразие уборщицу с ведром и шваброй. Но молодец, с ситуацией разобрался быстро и чётко — сначала специалисты по обработке дерева прекратили свою чехарду, затем на полсекунды замерли, пока из их памяти стирались события последних нескольких минут, потом с лёгким удивлением переглянулись, подобрали ящики с инструментами и двинулись дальше, тут же замерла на месте с бессмысленным выражением на лице уборщица, через пару мгновений пришедшая в себя и продолжившая путь туда, где появилась неотложная необходимость навести чистоту.

Успех был, что называется, налицо, и успех оглушительный. Ага, в самом прямом смысле — когда Хвалынцев начал что-то говорить, тёзка его почти не слышал, больше угадывая, что профессор предлагает вернуться в его кабинет. С возвращением этим тоже всё оказалось не так просто — ноги тёзка переставлял с трудом, они, заразы, так и норовили зацепиться друг за друга, и дворянину Елисееву пришлось потратить немало сил, как телесных, так и душевных, чтобы его передвижение было более-менее похожим на нормальную ходьбу.

— Знаете что, Виктор Михайлович? — озабоченно сказал Хвалынцев. — Давайте, я провожу вас к Эмме Витольдовне, а ко мне вы зайдёте, когда она посчитает возможным вас отпустить.

Тёзка вынужден был согласиться, я его в том полностью поддержал. Как-то успели мы с товарищем отвыкнуть от таких побочных эффектов, мать их… Надо срочно вспоминать, чему учил тёзку Кривулин, а то так никуда не годится.

Эмму состояние дворянина Елисеева ожидаемо встревожило. Усадив тёзку в кресло, она выпроводила Хвалынцева и взялась приводить наше тело в порядок. На мой взгляд, не мешало бы и поправить тёзке разум, что-то он, пока мы сюда шли, совсем расклеился, даже управление организмом я перехватил без спроса, пусть того управления и осталось совсем чуть-чуть.

Что именно сделала Эмма и как у неё это получилось, я как-то не отследил, изо всех сил удерживая тёзку от сползания в беспамятство, но уже скоро почувствовал улучшение — мне даже удалось слегка поворочаться, устраиваясь в кресле поудобнее.

— Что Хвалынцев с тобой сделал? — Эмма воспользовалась нашей телесно-мысленной связью.

— Со мной ничего, — ответил я, — а вот тёзке моему досталось… Но я так и не понял, как это Хвалынцеву удалось.

— Помолчи пока, я попробую рассмотреть, — обнадёжила меня женщина.

Да, Хвалынцеву как-то удалось снова сделать не пойми что с тёзкиным разумом, и сделать так, что мы с дворянином Елисеевым вовремя этого не разглядели, соответственно, и не сумели противостоять, а вот как в многострадальной тёзкиной голове аккуратно и осторожно копалась Эмма, я своим разумом видел. Видел я и то, как под её воздействием сознание дворянина Елисеева постепенно прояснялось. Вот и хорошо, а то мне одному пришлось бы в этом мире нелегко.

Хорошо-то оно хорошо, но едва наш с тёзкой организм и тёзкин разум пришли в более-менее удовлетворительное состояние, Эмма устроила нам обоим самый натуральный разнос. И что толку, что нехороших слов она не употребляла и вообще старалась держаться, как подобает серьёзной, хорошо образованной и благовоспитанной даме, если она нас, что называется, унасекомила, причём абсолютно по делу?

— Вы оба чем думали? Где были обе ваши головы?! Ладно, младший из вас, ему простительно, но ты-то, Виктор, ты как опростоволосился? В прошлый раз блестяще справился, а в этот, в этот-то как осрамился?! — Эмма метала громы и молнии. — Я даже сейчас видела остатки эманаций Хвалынцева, а ты их почему не заметил?! — бушевала она.

Ну что я тут мог сказать? Правильно, ничего. Действительно, не заметил, действительно, опростоволосился, кругом виноват…

— Что, опять он пытался в наших мозгах копаться? — вот что меня сейчас волновало по-настоящему.