С новостями, произошедшими в его отсутствие, Воронков знакомился два дня, при этом одним лишь чтением материалов дела не ограничился, а ещё и лично допросил всех доступных нам фигурантов, чтобы составить себе более полное представление. Вывод, сделанный сыщиком из полученных сведений, полностью совпал с тем, что сделали несколько ранее мы с тёзкой и Денневитц — надо отправляться в Одессу. А раз надо, то Воронков туда и отбыл в сопровождении всё тех же отлично себя зарекомендовавших вахмистра Чучева и унтеров Пронина и Дягилева.

Тёзка же продолжал ходить на занятия к профессору Хвалынцеву, постигая искусство ускоренного внушения.Степан Алексеевич, как и обещал, взялся ставить дворянину Елисееву правильную жестикуляцию, и в течение нескольких занятий подряд тёзка больше тренировал руки и пальцы, нежели занимался собственно внушением. Впрочем, давалось тёзке освоение этой науки легко — привычка к регулярной чистке своего «парабеллума», как и снаряжению патронами его магазина очень, знаете ли, способствовала развитию и поддержанию навыков работы пальцами, а постоянная практика в стрельбе из пистолета была хорошим упражнением для рук. Так что на занятиях у Хвалынцева дворянину Елисееву только и оставалось, что привыкнуть к несколько иным движениям, иной раз, правда, довольно необычным. Но ничего, справился.

Вот тут нам с тёзкой и стало ясно, насколько прав был профессор Хвалынцев, утверждая, что с помощью жестов ускоренное внушение проводить легче и эффективнее. Бедного ассистента тёзка, освоив жестикуляцию, просто-таки замучил, заставляя его то стоять на одной ноге, то прыгать на месте, то выполнять ещё какие-нибудь бессмысленные действия, не наносящие, однако, ущерба его здоровью. В конце концов фантазия у дворянина Елисеева стала потихоньку иссякать, а вот голос совести, наоборот, с каждым разом всё громче и громче требовал перестать издеваться над несчастным Евгением Леонидовичем. Я тут тихо помалкивал — спорить с голосом тёзкиной совести не хотел, чтобы не портить с товарищем отношений, но и присоединяться к тому голосу не торопился, считая, что не следует лезть в чужой монастырь со своим уставом.

Кончились эти душевные терзания дворянина Елисеева тем, что он поделился-таки с профессором Хвалынцевым сомнениями в этичности проводимых над его ассистентом опытов.

— Кхм, — Хвалынцев ненадолго задумался, приглаживая бородку. — Евгений Леонидович участвует в этих опытах по доброй воле. Но, впрочем, определённый резон в ваших сомнениях есть, Виктор Михайлович… Я подумаю, что тут можно сделать.

Тут уже мне стало интересно, до чего же такого додумается Степан Алексеевич. Но, до чего бы он ни додумался, мы с тёзкой так или иначе вскорости это узнаем, а потому загружать себя лишними размышлениями я не стал, тем более, нам предстоял поход к Эмме.

С ней мы после того разговора встречались уже дважды, но из-за ограниченного свободного времени у тёзки оба раза предпочтение мы отдавали сладостным телодвижениям, а не беседам на интересующую всех нас троих тему. Да, интересующую, хотя, конечно, интересы у нас тут были противоположными — Эмма горела желанием вызнать подробности нашей с тёзкой двуглавости, мы же с дворянином Елисеевым были остро заинтересованы во всяческом, а лучше всего даже полном тех самых подробностей сокрытии. Численное превосходство — мы с тёзкой на одну Эмму — пока что давало нам преимущество, и добраться до подробностей подруге так и не удавалось, но я не обольщался, понимая, что эта незаурядная умная женщина рано или поздно отыщет лазейку в нашей защите, и потихоньку прорабатывал в уме разные варианты нашего с ней взаимодействия, когда это произойдёт.

Зато Эмма нашла решение проблемы своих отношений с двумя мужчинами. Безошибочно определяя, когда она с тёзкой, а когда со мной, она и вела себя с нами по-разному — отвязное бесстыдство и готовность пробовать что-то новенькое проявляла только со мной, а тёзке просто без особого задора, однако же и без каких-то возражений отдавалась. Когда Эмма провернула такое впервые, тёзка посчитал это попыткой внести раскол в наши с ним, если уместно будет так выразиться, стройные ряды, хотя, какие, к чертям, ряды из двух сознаний в одном теле?! Объяснить ему, что он ошибается, я не смог, да, честно говоря, не сильно и старался. Почему? Да просто был уверен, что сам поймёт, и уже скоро. Эта моя уверенность появилась не просто так. Открывшаяся нам с Эммой возможность мысленного общения при телесном контакте не оставляла места для недомолвок и попыток друг друга обмануть, и тёзка, как я считал, сам это прочувствует. Он и прочувствовал, уже на следующей встрече.

…В сказках, как все мы помним, если что-то не выходит с двух раз, то уж на третий получается обязательно, но и я как-то из того возраста, для которого предназначены сказки, вырос, и тёзка, и Эмма. Так что в сказку никто из нас не попал, и третья наша встреча от первых двух особо не отличалась. Нет, одно отличие имело место — убедившись, что своим поведением Эмма ничего не добивается и никого ни на что не провоцирует, тёзка набрался смелости и попросил её посмотреть свою сестру на предмет определения, а если получится, то и развития её способностей. Попросил вслух, не видя в том никаких секретов.

— Три из восьми? — переспросила Эмма. — Не так мало, как ты думаешь. Я знаю целителей, которым и при двух из восьми помогать людям удаётся. Пусть приходит, я посмотрю.

— А что ты говорила про душевные расстройства у тех, у кого пять признаков и больше? — припомнил я мой первый разговор с Эммой. В отличие от тёзки я спросил мысленно, чисто во избежание, так сказать.

— Не у всех, конечно, — уточнила она, — но да, у них такое намного чаще, чем у тех, кому досталось меньше пяти признаков.