Между бумагами, какими-то старыми чеками и чехлом для очков ночного видения я с трудом нахожу то, что нужно, краем глаза поглядывая на крыльцо.

Папа что-то говорит, не отнимая руки. Вены на тыльной стороне ладони вздулись — и это значит, он не просто говорит. Он давит. Предупреждает. Проверяет границы.

Саша слушает, не отводя взгляда. На его лице — ни ухмылки, ни бравады. Только сдержанность, за которой я различаю грёбанный вызов, потому что уступки — не его сильная сторона, если диалог идет не с женщиной.

Это подстёгивает меня потянуться за ручку и открыть дверь, и уже через секунду до меня доносятся обрывки разговора.

— Понимаю, вы хотите для неё лучшего… И, возможно, ваши сомнения не лишены оснований. Да, я не подарок, и моя биография далека от безупречной. Но всё это — в прошлом, — разъясняет Саша. — Я рядом с Олей не потому, что вы это одобрили. Она сама сделала свой выбор, и я его уважаю. И точно не собираюсь оправдываться за свои чувства. Я люблю Олю. Для меня она не случайность и не мимолётное увлечение, а человек, с которым я хочу идти дальше. Щенком… которого нужно ткнуть носом, чтобы он понял, как не позорить Белогорских, я точно не стану. Эту фамилию я не ношу. И Оля скоро сменит её на мою.

Отец ослабляет хватку, разжимая руку и опуская её вдоль туловища. Челюсть сжата, но в глазах мелькает что-то новое. Не согласие, нет. Но признание того, что с этим человеком придётся считаться.

— Хорошо. Будем ждать вас ещё, — сухо цедит папа. — Спасибо, что сегодня приехали.

Мы отъезжаем от ворот, и вскоре родительский дом скрывается за первым же поворотом. Мимо мелькают не менее роскошные особняки, выстриженные газоны и пышные туи.

Несмотря на показную расслабленность, я понимаю, что Саша всё ещё на взводе. Даже молчание и то, как он сжимает руль, выдают сдержанность в эмоциях. Он будто разбирает весь день по полкам, не упуская ни детали.

Именно поэтому я прошу остановиться на обочине за указателем, чтобы сбросить напряжение.

Тянусь к нему и начинаю целовать: губы, уголки рта, подбородок, шею — коротко, нежно. Поочерёдно.

Пока натянутая пружина не отпускает, и Саша не начинает отвечать тем же — примагничиваясь к моим губам, находя мой язык и втягивая его в медленный, настойчивый ритм, от которого по коже пробегают мурашки.

— Спасибо за всё, — шепчу с придыханием. — Ты очень здорово держался. И перед отцом, и перед сестрой. Если хочешь — это будет наша последняя поездка.

Пальцы в моих волосах движутся мягко и лениво, и от этого всё внутри отзывается трепетом. Каждая клетка.

— Почему? Будем наведываться ещё, — говорит, чертя взглядом зигзаги по моему лицу от лба к губам. — Это твоя семья. И если ты со мной — я принимаю весь этот состав без исключения. Мне не обязательно быть там своим. Главное, чтобы ты не чувствовала, что должна выбирать между кем-то и кем-то. Всё остальное дело привычки. Или времени.

— Я уже говорила, что люблю тебя?

На самом деле говорила. Да.

Жарко. Во время секса. Возможно, это было не совсем то, что нужно, но моя любовь — как тёплое, пушистое одеяло: оно окутывает нас, стоит Саше оказаться рядом.

— Я не прочь, чтобы ты повторила это ещё.

— Чтобы что?

— Чтобы я окончательно свихнулся от счастья.

Я повторяю это, как заведённая. Повторяю смело и без сомнений, глядя в глаза. Уже не случайному знакомому из сети. Не анониму. Не водителю маршрутки, как он шутил, но тому, с кем готова ехать до самой конечной остановки.

Два года спустя

— Одну секунду, малыш. Я забыла взять с собой поильник, — выкатываю коляску обратно из лифта и обращаюсь к сыну: — При такой жаре, пожалуй, рисковать не будем.

Пока коляска стоит в прихожей, я снимаю обувь и мчусь на кухню, потому что бутылка осталась там.

На плите остывает ужин, в квартире — идеальный порядок. Так я встречаю мужа с работы, когда есть силы и настроение. Не потому, что кто-то от меня этого ждёт, и не потому, что я стала образцовой домохозяйкой. А потому что мне самой этого хочется — заботиться, радовать, видеть отклик.

Кто бы мог подумать, что декрет превратит меня в женщину, которая умеет выдыхать. Больше не держит телефон включённым круглые сутки и не живёт в режиме вечного напряжения. Которая впервые за много лет действует не по протоколу, а по настроению.

Я выкатываю коляску на улицу, пользуясь лифтом и краем глаза проверяя, не забыла ли взять панаму.

Димка сидит смирно, дёргая ножками — мой обожаемый полуторагодовалый малыш со светлыми, выгоревшими на солнце волосами и насыщенно-зелёными глазами. Но это спокойствие длится ровно до тех пор, пока мы не доезжаем до торца торгового центра, и он не замечает площадку, полную детей всех возрастов.