…Твоя мать для меня плясала,

В худой одежде из кедровой коры

она для меня плясала…

В худой одежде из еловой коры

она для меня плясала…

С животом из бересты она,

подобно жеребенку, для меня плясала…

(Хантыйская песня 'Медвежья смерть)

… — Что ты так бесишься? — Степанида недовольно глядела на дочь. Алёна смотрела вслед ушедшим мужчинам, поджав губы и сверкая злыми глазами в спину Станиславу.

— Ничего я не бешусь. — Ответила Алёна, не оборачиваясь, матери.

— А то я не вижу.

— А что ты видишь, мама?

— А то и вижу. — Степанида подошла к Алёне. Взяла её за руку. — Срок пришёл тебе доченька.

— Какой срок, мама? — Алёна развернулась, глядела в глаза Степаниде.

— Обыкновенный. Сколько прятаться здесь можешь? Два года, почитай уже, хоронишь себя здесь. Нельзя так. Красоту свою для кого бережёшь?

— Ни для кого. Да и есть ли она, красота, мама? Нет её. Вся там осталась. Поэтому не хочу никого. Мне здесь спокойнее.

— Сама себе врёшь. Не хочет она никого. Тоже мне! Я же вижу, что запал этот молодчик в сердце твоё.

— Нет.

— Да. Мать не обманешь. Или я не вижу, как только гул вертолёта услышишь, бежишь смотреть, не прилетел ли он?! А потом смотришь и сама себе улыбаешься, думая, что никто не замечает. — Алёна промолчала, только нижнюю губу закусила. Отвернулась, стала смотреть в окно. — И сердечко твоё заходиться, стоит ему рядом с тобой оказаться. — Степанида, покивала головой в подтверждение своих слов. — Всё правильно, доченька, в такого и надо влюбляться. Он настоящий, в отличии от других городских, смазливых не пойми кто, толи мужик, толи баба!

— Мама! — Алёнка опять взглянула на мать.

— Что, мама? Не послушала нас с отцом тогда, своенравная больно. Разбаловал тебя отец. Ремнём нужно было зад тебе тогда исполосовать, да под замок посадить. А он сюсюкался с тобой. На дышаться на доченьку не мог. Как же, лапушка такая. Вот и до нянчился. Побежала, задрав подол. Любовь у неё, видишь ли, случилась. И что в итоге? Сама еле жива осталась, дитя нерождённое потеряла. Мы уж смирились с тем, кого ты себе выбрала. Ладно, думали, может и сладиться жизнь то у тебя. Когда узнали, что беременная, радовались с отцом. Он даже люльку детскую сам вырезал из дерева. Говорил мне: «Вот, Степанида, дочка приезжать будет, внука или внучку качать в ней будем». А потом поехал забирать тебя. Хорошо, брат твой рядом оказался. Привезли тебя когда, словно не живую. Замёрзшую душой. Отец в лес уходил, плакал.

— Папа? — Глаза Алёны стали наполняться слезами.

— Он. Я никогда его плачущим не видела. Нам, женщинам, слезами обливаться не грех. Не страшно это, даже нужно. А вот когда сильный мужик плачет, вот это страшно. Хорошо, что я тогда не поехала за тобой. А то точно до греха дело бы дошло. Ни на что не посмотрела бы. Собственными руками эту тварь удавила бы.

Степанида обняла дочь, прижала к себе. Та, закрыв ладонями лицо, плакала.

— Но время и лес лечат, Алёнушка. Тайга любит тебя, силы тебе даёт. Отошла ты душой своей, оттаяла. А потом к тебе прилетел, сюда, сокол твой ясный. Не противься, не отталкивай его от себя. А то счастье своё оттолкнёшь. Или ты ему простить не можешь, что он тебя тогда за косу поймал? Так правильно сделал. Даже карабина твоего не побоялся. Гордость твоя тебе покою не даёт? Или страх?

— А если он тоже окажется не тем?

— Тем. Вижу я, чувствую. Я же говорю тебе, настоящий он. Такой и приголубит так, что тело сладко ныть будет, а тебе захочется спрятаться на его груди, и защитит, не бросит. От такого мужа детей рожать, сладость и радость только. У него, как и у тебя душа обожжена. Рядом друг с другом ваши души излечиваются, поют. Разве сама не видишь, не чувствуешь?

— Я не знаю, что мне делать, мама?!

— Доверься сердцу своему.

— Один раз уже доверилась.

— То не сердце твоё говорило, а плоть твоя, тело.

— Как же? Я ведь любила его.

— А что ты в нём любила? Сама ответь на этот вопрос? Смазливое личико? За что ты его любила? Алёна?

— Сейчас уже и не знаю за что. Красивый он был.

— Красивый? Что в нём красивого? Напомаженый, в дорогом костюмчике. Язык для таких вот дурочек хорошо подвешен. И всё. Больше-то у него ничего и не было и нет. Настоящая мужская красота не в этом. Посмотри на Станислава. Вот кто красив по-настоящему. И он не та шваль, не тот фальшивый. Он настоящий волк. Со стальными клыками. А ты подстать ему. Разве может волчица сойтись с шакалом-падальщиком? Не может… Поэтому у тебя с тем иродом ничего и не получилось. Ничтожная и мелкая душонка он… Ничего, доченька, поплачь. Это ты прощаешься с прошлой жизнью. Это слёзы одиночества, слёзы сожаления, потерь. Выплачь их, пусть истекут из тебя до последней капельки. А на их место придут другие, совсем другие. Тогда не послушала меня, сейчас послушай мать свою. Я тебе плохого не пожелаю. — Степанида поцеловала дочь в мокрые глаза. Гладила её по голове, как когда-то в детстве. — Главное, чтобы мужики вернулись. Неспокойно мне что-то.

Женщины приготовили обед, но мужчин не было. Степанида посмотрела на барометр. Давление падало. В дом зашла Алёна выходившая накормить скотину.

— Мама, ветер поднимается. И небо всё тучами заволокло.

— Я вижу. Пурга будет. Если чего не похуже. На барометр посмотри. Слишком быстро и сильно давление падает.

— Неужели буран? Но, а как же папа и… Станислав?

— Не знаю.

— Мам, там темнеть уже начинает.

— Давай, доченька, собирайся. Пойдём. Сердце у меня не на месте.