Кристина заняла место у выхода в последнем ряду амфитеатра. Билет она купила в последнюю минуту – на любое свободное место в самом дальнем ряду. Ничего, акустика в зале, кажется, близка к оптимальной. И, что особенно важно для следователя-криминалиста, сующего свой нос в дела кампуса, в конце зала она не привлечет к себе ничьего внимания.

Зазвучал «Бранденбургский концерт № 1» в переложении для четырех инструментов: гобоя, двух скрипок и виолончели. Эта часть была продолжением той, которую Кристина слышала накануне в кабинете профессора права. Она начиналась медленно, каждый инструмент дополнял другой в звуковом слиянии, увеличивая темп во второй части, прежде чем перейти к более медленной мелодической части, а затем снова усиливаясь до конца.

Пьеса буквально перевернула сознание Кристины, и это было для нее счастьем – Бах всегда оказывал исключительно благотворное влияние на ее темперамент. Сладкозвучная сложность аккордов затронула самые глубины ее сердца, и Кристина ощутила себя словно на залитой солнцем поляне в зеленом лесу, подле журчащего ручья. Она даже спросила себя – не в первый уже раз, – в чем может быть причина ее столь сильной духовной связи с Бахом. Упорядоченное, гармоничное звучание инструментов, чьи голоса органично сплетались друг с другом, сглаживало любые проблемы, которые могли возникнуть у нее за день, отметало все соображения, последовавшие за резким отказом Шеймаса Фергюсона ответить на ее вопросы.

Следующим номером программы был концерт № 3, в котором добавились резкие звуки клавесина и еще несколько голосов скрипок и виолончелей. Музыканты были все в черном – молодые люди в костюмах с белыми сорочками и галстуками и девушки в длинных платьях: обычная концертная одежда профессиональных исполнителей классической музыки. Эти ребята, еще студенты, уже были настоящими мастерами: их игра, совершенно живая и непосредственная, свидетельствовала в то же время о глубокой и основательной выучке. С особым вниманием Кристина пыталась угадать, которая виолончелистка – подруга того юноши, который помог ей в кафе вчера утром. Наверное, он тоже где-то в зале. Наклон головы виолончелисток соответствовал скорости движения их смычка – каждый решительный, но нежный удар по струнам производил прекрасный звук, похожий на вздох земных недр, излетающий из зияющего провала.

В антракте воспрянувшая духом Кристина вышла в фойе, где у стойки бара уже собирались люди.

– Как вы хорошо выглядите сегодня, Кристина, – раздался мужской голос за ее плечом. Она обернулась – Корбин Малиновски вежливо поклонился ей, и сам одетый с иголочки: в темный костюм-тройку и черный галстук. Свет, падавший вертикально с высокого потолка, оставлял в тени его глаза. Кристина предположила, что ему лет сорок: почти юношеская игривость соединялась в нем с отеческой мудростью.

Кристина зарделась от удовольствия и улыбнулась.

– Я так и думала, что увижу вас здесь.

– Вы здесь на задании, стало быть, алкоголь запрещен? – спросил он.

– Боже мой, нет! Я как раз шла в бар, – ответила Кристина. – Не хотите составить мне компанию?

– С удовольствием, – сказал он. Вместе они подошли к стойке, где взяли по бокалу шабли – другого вина не было, – и отошли в дальний конец вестибюля, где устроились на стульях, подальше от возбужденной болтовни окружающих. Пробираясь через людный вестибюль, Кристина заметила, что ее спутник хромает.

– Вы упали, Корбин? Я вижу, вы прихрамываете на левую ногу, – сказала она.

– О, это мне урок – не читать на ходу. Буквально на днях я вошел в комнату, читая на ходу книгу, и налетел на обеденный стол. Довольно неприятно, знаете ли, – сказал он и усмехнулся. – Как прошел ваш день?

– Лучше, чем я надеялась. А ваш? – Она уклонилась от ответа – не хотелось лишний раз повторять, что она не имеет права обсуждать текущее расследование с посторонними.

– А я писал статью о гражданском неповиновении в современную эпоху – начиная с шестидесятых годов девятнадцатого века.

– Проблемы с Первой поправкой? [24] – спросила она с неподдельным интересом.

Он кивнул.

– Да, именно. В конце концов, было бы неповиновение, если бы не ограничивали свободу слова?

– Верно. – Она усмехнулась. – И все же мне часто бывает трудно понять, когда и где выражать свое мнение можно, а в каких случаях лучше воздержаться.

Откровенность всегда была краеугольным камнем характера самой Кристины, и даже успех своих расследований она умудрялась основывать на ней же. Стоило ей хорошенько поспорить с кем-то из-за дела, например с шерифом Макфэроном, и ее выводы прояснялись, выстраиваясь в единственно верном логическом порядке. Вот только окружающие часто бывали недовольны, в том числе и Джо, и это огорчало Кристину.

– Первая поправка тоже является предметом моего анализа, – сказал Малиновски, – но сейчас меня особенно интересует, как именно интересы меньшинства учитываются в контексте интересов большинства, особенно в таких деликатных вопросах, как право на аборт и биоэтика экспериментов со стволовыми клетками человека. Новейшие достижения биологии сегодня поставили общество перед целым рядом таких дилемм, которых наши предки не могли даже предвидеть, когда писали Конституцию. Благородство созданного ими документа во многом и определяется как раз тем, что строгая оценка его авторами представлений Локка [25] об общественном договоре и важности прав личности не теряет своей актуальности и сегодня. Даже в современном, технически развитом мире Конституция остается для нас надежным ориентиром.