– Ясно. Вы думаете, что это важно?

– Конечно, поэтому я и звоню вам, Кристина. Я просматривала свои записи по тому курсу и кое-что вспомнила. В тот год студенты писали для зачета групповой проект, по три студента в каждой группе. Команда Питера тогда поздно сдала свою работу, а когда я стала проверять ее на плагиат, то увидела, что текст почти дословно взят с одного сайта. Они даже не позаботились переписать его своими словами; откровенный плагиат.

– Что ж, это, конечно, важно, – сказала Кристина, подходя к машине – дождь уже стих. – И что вы тогда сделали? – Она села в машину и завела мотор, чтобы погреться – после дождя стало зябко.

– Обычно в таких случаях я сразу сообщаю о мошенничестве в деканат, – сказала Кэтролл. – Но в тот раз я решила сначала поговорить со студентами лично. Я по очереди вызвала всю группу Питера к себе и поговорила с каждым. Питер сказал, что его часть общей работы ограничивалась поиском материала. Он отрицал, что списывал. Утверждал, что писать текст должны были два других студента. Он был так убедителен, что я ему почти поверила и даже поставила рядом с его именем карандашную заметку «сбор материала» в своем блокноте. Другие двое смутились, но тоже утверждали, что не списывали.

– Вы сообщили о них в деканат?

– Кэтролл вздохнула в трубке.

– Нет, я проявила слабость, – смущенно пробормотала она. – Поставила всем троим самый низкий балл и сказала, что они могут пересдать мой курс или любой другой, предусмотренный программой.

– Вы были очень добры.

– Простите меня за то, что сразу вам не сказала. Честно говоря, мне стало не по себе.

– Я понимаю. Вы правильно сделали, что позвонили мне, Элис. Вам не за что извиняться.

– Честно говоря, меня пугает, как часто студенты списывают с интернета в наши дни. Даже не знаю почему: то ли потому, что им приходится слушать курсы по предметам, которые им на самом деле неинтересны, то ли это просто примета времени.

– Я правильно понимаю, – сказала Кристина, – что вы не обсуждали этот инцидент ни на заседании Комитета по академическому надзору, ни в частном порядке при пересмотре апелляции Франклина?

– Да, правильно; я нигде не рассказывала об этом. – Кристине показалось, что она снова услышала в трубке вздох.

– Спасибо, Элис. Я тоже никому об этом не скажу, как и обещала. Если вспомните еще что-нибудь, пожалуйста, звоните в любое время.

«Значит, у Питера Франклина были не такие уж чистые руки», – подумала Кристина. И тихоня-профессор социологии наверняка выложила ей не все, что знает о нем.

– Это ведь не из-за того, что вожделенный пятилетний грант НИЗа выиграли мы, а? – процедил Шеймас Фергюсон, сидя в работающем на холостом ходу «Лендровере». Машина стояла возле задней веранды его большого коттеджа в форме буквы А, откуда открывался вид на водохранилище Морган. Посередине большого искусственного озера медленно двигалась понтонная лодка, алюминиевая обшивка блестела на солнце. – Мы выиграли его честно, Рэндалл.

– Наверное, да, Шеймас. Наверное, – ответил Рэнди Крейтон пугающе спокойно. – Это меня не огорчает. Мы получаем достаточное финансирование из других мест. Но если ФБР уже село вам на хвост, это еще не повод втягивать меня в это дело.

– Эй, погоди, – сказал Фергюсон. Крейтон был первым, о ком он подумал, когда Джейкоб Грэм сказал ему, что к нему пришла женщина из ФБР.

Пауза затягивалась, и Фергюсон проявил нетерпение:

– Ну же, Рэндалл! Я объяснять тебе должен, что ли? В прошлый раз нас прошерстили достаточно и ничего не нашли. Теперь ФБР интересуется Питером Франклином. Позволь мне напомнить тебе, что я приложил уйму усилий, чтобы замять скандал с его смертью. И здесь, и в НИЗе тоже. Ты ведь знаешь, публика не любит читать в газетах о юношах, найденных мертвыми в университетских кампусах. Ради всего святого, Рэнди, наше общее дело под угрозой!

И профессор в расстройстве запустил пальцы в седоватую копну вьющихся каштановых волос.

Отношения Фергюсона и Крейтона более всего походили на отношения двух тиранов-шизофреников: оба претендовали на ограниченные средства, которые выделялись на исследования из одних и тех же источников, оба были прямыми конкурентами друг друга, как в свое время Уотсон с Криком отчаянно боролись за первенство в определении структуры ДНК с другими генетиками. Только в случае с Фергюсоном и Крейтоном гонка шла за первенство в изучении батрахотоксина. Этот редкий сильнодействующий яд стал для них своего рода аналогом двойной спирали. Многие считали, что он станет тем недостающим звеном, которое приведет к прорыву в получении более эффективных лекарств от сердечно-сосудистых заболеваний, инсультов, рассеянного склероза и даже рака, однако пока было понятно лишь одно: не исключено, что яд древесных лягушек можно будет использовать для получения новых обезболивающих. Но и этого оказалось достаточно, чтобы токсин на долгие годы занял место приоритетного объекта исследований. А значит, и деньги на них тоже будут поступать долгие годы.

И вот этот денежный поток грозил иссякнуть в одночасье, если один из них сделает глупость и спугнет грантодателя – Национальный институт здравоохранения, главный двигатель фундаментальных исследований в области фармакологии и медицины в стране. Роль НИЗа была тем более важна, что он был признан самым престижным и крупным агентством по биомедицинским исследованиям в мире. Оба ученых знали, что для осуществления молекулярного прорыва века нужно много денег. Очень много денег. И еще им предстояло определить, кто из них прославится как главный первооткрыватель живительных свойств батрахотоксина.