Венцом библейской революции стало Пятикнижие (Тора) — своеобразный «приквел» к девтерономистской истории. Начиная с V–IV в. до х. э. укрепилась традиция регулярного публичного чтения Пятикнижия. Изначально текст всенародно оглашался раз в год или даже семь лет, однако со временем его также стали читать небольшими фрагментами («недельными разделами») каждую субботу (Шаббат). Через публичное чтение Тора обрела в библейской религии уникальный статус — стала священным текстом и в итоге основой как самосознания, так и литургики. Вся еврейская религия с тех пор текстоцентрична — такая форма религиозности позволила поддерживать единство между общинами, оказавшимися в разных концах Древнего мира. С этого момента в Торе искали ответы на все вопросы. Таким образом, будучи по своей природе далекой от мифологии в ее архаичной форме, Тора заняла в еврейской культуре то место, которое отводилось ранее мифологическому и героическому эпосу.

В Пятикнижии можно видеть абсолютное торжество монотеистических идей и приходящей с ними демифологизации. Тем не менее в рамках живой культовой религии, какой был библейский иудаизм, содержание Пятикнижия не только подменяло собой более ранние пласты культовой мифологии, но и само окрашивалось мифологическими чертами. В этой главе мы рассмотрим разные случаи того, как язык мифа или мифо-ритуального комплекса становился в библейской религии вместилищем нового, контрмифологического содержания.

Пятикнижие (Тора) — первый библейский текст, приобретший социальную авторитетность и в итоге канонизированный. Оно составляет первые пять книг любой Библии — еврейской или христианской (а самаритянская Библия этими пятью книгами и ограничивается). Тем не менее это не пять отдельных книг, а единое произведение с запутанной внутренней организацией. В иудаизме Тора сама стала предметом мифологизации и рассматривается как наиболее сакральная часть библейского канона. Как упоминалось во введении, Пятикнижие могло складываться на протяжении длительного периода времени. Часть материалов в нем — например, уже упоминавшиеся «Морская песня» (Исх. 15) и «Песня Моше» (Втор. 32) — может восходить к домонархическому периоду (возможно, к XI — Х вв. до х. э.), другие отдельные материалы — прежде всего законодательные — могут предшествовать реформам царя Йоши-Яѓу в VII в. до х. э. Тем не менее свою окончательную форму оно приобрело в руках редакторов послепленного периода, к V—?V в. до х. э. (хотя иногда предлагаются более поздние или даже более ранние даты).

Центральным моментом Торы является Откровение на горе Синай, поэтому примечательно, что Тора одновременно и описывает это событие, и претендует на то — по крайней мере, отчасти и в дальнейшей традиции, — чтобы быть целиком его продуктом. Хотя согласно буквальному смыслу текста лишь небольшой фрагмент его был продиктован Богом Моше (Моисею) на горе Синай (Исх. 20–23, 25–31, 34:11–27), традиция распространила это представление на все произведение целиком. Таким образом, Тора считается в иудаизме полученной Моше (Моисеем) непосредственно от Творца целиком — с первой буквы и до последней. Это представление известно уже не позже II в. до х. э., однако могло возникнуть и ранее.

Пророк Моше получает Скрижали: христианское изображение. Иллюстрация из книги Ч. Ф. Хорна «Библия и ее история», 1908 г.

Horne, Charles F.; Brewer, Julius A. The Bible and Its Story Taught by One Thousand Picture Lessons. New York, F. R. Niglutsch, 1908 / Wikimedia Commons

Перед читателем (точнее, слушателем) оказывалась, таким образом, книга, которая — не без элемента парадокса — описывает собственное происхождение. В свою очередь, Моше считается земным автором Торы, записавшим ее от начала и до конца, включая даже описание собственной смерти (которой Пятикнижие и завершается). Более того, на протяжении трех из пяти книг Моше сам выступает героем текста (тогда как последняя книга, Второзаконие, в значительной степени представляет собой его монолог). Но для традиции и описание смерти Моше, и его присутствие в книге в качестве героя лишь подтверждают, что Моше не сам создавал этот текст, а получил его с небес в готовом виде. В этом смысле нарратология Пятикнижия, увиденного сквозь призму традиции, разрушает границы между автором и героем. И Бог, и Моше выступают одновременно и соавторами, и героями созданного ими текста.

Есть и другие особенности Пятикнижия как произведения, которые способствовали его сакрализации. С одной стороны, Пятикнижие начинается как бы с абсолютного начала, докуда только может дотянуться, по мнению авторов, историческая мысль: со слова «в начале», обозначающего момент начала творения мира. Стартуя без всяких вступлений с этого «в начале», Тора перформативно являлась слушателю как книга, начинающаяся одновременно со вселенной, которую описывает. Хотя основная часть действия Пятикнижия происходит в незапамятные легендарные времена, в завершающих ее главах содержатся также пророчества о грядущем изгнании израильтян и в итоге их эсхатологическом реванше над врагами (Втор. 32). Тем самым, начинаясь одновременно с изображаемым миром, Тора стремится к тому, чтобы так же перформативно и закончиться одновременно с ним. Это придавало Торе космические, совпадающие с историческим миром масштабы; впоследствии будет напрямую сформулирована и мифологическая мысль о ней как божественном плане, по которому все мироздание было сотворено (Берешит Рабба 1:1).

Наконец, еще один временной регистр Пятикнижию задают его последние строки. В них появляется дополнительное время — «сегодня»; это перформативное время, время самого читателя-слушателя. Пятикнижие словно обращается напрямую к будущему слушателю и вписывает его в свой временной континуум:

Эта финальная «оговорка» позднейшего редактора, дающая «взгляд из будущего», может в действительности представлять собой тонкий литературный прием [101] : читатель втянут внутрь текста, включен в ожидание эсхатологического пророка (согласно Второзаконию (18:15), «пророк как Моше» все же должен однажды прийти). Мир книги отождествляется с миром действительности.

Своей претензией на полное тождество с действительностью Пятикнижие приближается к определенным аспектам архаического мифа. Тем не менее заметна и определенная разница. Так, в архаическом ритуале миф регулярно воспроизводился, а адепты отождествлялись с его персонажами. Здесь же персонажи и читатель необоримо разнесены прямой исторического времени, не могут отождествиться. Связующим звеном между реальностью изображаемого прошлого и читательским «сегодня» выступает лишь неизменный Творец, который обращается к читателю книги с тем же этико-религиозным призывом, что и к ее героям.