— О, боже, Карл! — брюзгливо покривился Вудрофф. — Все эти моменты мы истолковывали уже по десятку раз! У тебя какие-нибудь новые — конкретные! — предложения есть?

— А как же! — ухмыльнулся Карл, и построжел, став похожим на профессора из Гарварда: — Повторюсь. Мы по-прежнему не знаем, кто такой этот «Источник», или кто такие. Возможно, мы имеем дело с представителями Старой площади, допущенными к секретам, например, по линии Международного отдела ЦК… Пока это тайна и для нас, и для КГБ! А какое я сформировал решение… — Он улыбнулся мельком, не размыкая губ. — Считаю, леди и джентльмены, что продолжать операцию в прежней конфигурации смысла нет. Нужно сменить формат! Хочешь конкретное предложение, Фред? Пожалуйста! Я бы свернул работу по данному направлению! На какой-то период вообще отказался бы от активности. А потом — наблюдать! Во-первых, ждать того, что «Источник», возможно, обнаружит себя. Во-вторых, еще раз отмечу: надо смотреть, как скоро и как именно снизит встречную активность КГБ!

Фостер взял паузу, но с ним никто не спорил. Дэнни выглядел растерянным, а Джордж с Фредом — рассеянными, настолько глубоко оба погрузились в задумчивость. Только Вудрофф хмурил лоб и морщился, играя с мыслями в догонялки, а с Рогоффа можно было лепить «Спокойствие».

— Синти, детка… — проворчал Карл. — Чтобы мы там не порешали, а контроль над возможным переформатированием операции — в условиях идентификации госбезопасностью и меня, и Джорджа, — это всё равно работа для тебя. Полностью, кстати, соответствующая твоему прикрытию. Хотя бы потому, что все-таки до сих пор именно ты остаешься оперативником, ближайшим к связному «Источника»…

Теперь и Фолк «ушла на глубину» — она меланхолично следила за редкими снежинками, порхавшими за окном.

А Фостер больше не усмехался. По-стариковски ссутулившись, он длинно и уныло вздохнул.

Четверг, 11 января. День

Восточный Берлин, площадь Маркса и Энгельса

На обширнейшей Маркс-Энгельс Платц, в самом центре столицы ГДР, места хватало, еще и оставалось для крупных демонстраций трудящихся. В юго-восточной части площади возвели незатейливый параллелепипед Госсовета, но в его фасад архитекторы, как будто в оправу, встроили тот самый IV портал Городского дворца Гогенцоллернов, с балкона которого Карл Либкнехт в далеком восемнадцатом году провозгласил в Германии социализм.

Однако добрую половину площади охватывал Дворец Республики, чьи огромные стены-окна отливали красной медью.

Второй день подряд это представительное здание гудело, переполненное делегациями из «братских стран». В обширных фойе толклись сотни людей в партикулярном платье и в военных мундирах, представители правительств и министерств, партийные функционеры «и другие официальные лица».

Человечий гомон висел и в Малом зале Народной палаты ГДР, где равенству и братству был положен предел — приступок сцены возвышал первых лиц, сидевших в президиуме, над «номенклатурными массами», что рассаживались по рядам.

«Зато интернационал», — усмехнулся Брежнев. Рядом с ним нетерпеливо ерзали, сосредоточенно просматривали бумаги, переговаривались — лично или через переводчиков — Хонеккер, Гусак, Кадар, Живков, Милевский… Даже Рауль Кастро мостился рядом с посланниками Тито, даже строгий, застегнутый на все пуговицы, посланник Ким Ир Сена скромно притулился с краю.

Леонид Ильич устало откинулся на спинку кресла. Основная работа, по сути, проделана еще вчера. На Чрезвычайном партсовещании, помимо обсуждения, верификации и легитимации решений по критической ситуации в Польше, набрасывали широкими мазками и будущий курс СЭВ.

По сути, коммунисты из братских партий подтвердили решения еще конца 60-х и первой половины 70-х, но уже с пониманием преград этому курсу ввиду особенностей внутреннего устройства, прежде всего, самого СССР. Соцсодружеству категорически нужна была конструктивная линия не «на период вообще — установления коммунизма», а на самое ближайшее и среднесрочное, практически ощутимое будущее.

И Косыгин с академиком Кириллиным таки прочертили ее, выдвинув фундаментальные идеи, вроде единой финансовой системы соцсодружества. Прения вышли бурными, но большинство выступило «за», а меньшинство довольно подчинилось, надеясь, что и ведомым достанется от ведущих…

Брежнев досадливо крякнул. Очень хотелось курить, но времени нет. Сейчас выступит Милевский…

«Ладно, потерпишь до перерыва», — решил генсек, оглядывая наполнявшийся зал. Немцы, поляки, чехи, венгры, болгары… Монголы, вроде… Или это вьетнамцы?

«А эти — молодцы, — подумал Леонид Ильич с одобрением. — Четырнадцать дивизий наступают на „красных кхмеров“! А Хенг Самрин каким гибким оказался! Гуттаперчевый мальчик… Оч-чень вовремя поддержал вьетнамскую интервенцию — и он уже в Пномпене! А „принц в пионерском галстуке“ Нородом Сианук „погиб в трагическом инциденте с участием полпотовцев“…»

Нахмурив брови, похожие на мохнатых гусениц, генсек недовольно крякнул, возвращаясь душой в Малый зал, к злобе дня.

«Вроде, всё утрясли вчера… И не нагибали никого, просто поманили выгодой… А хватка у всей восточноевропейской братии не хуже купеческой!» — щеки Генерального дрогнули, приподнятые улыбкой.

Тут самым важным было поставить вопрос о консолидированной позиции соцсодружества, как минимум в рамках СЭВ и ОВД, во избежание, в дальнейшем, политически опасных иллюзий в стиле «герековского трюка» — с «отдельной разрядкой» для одних социалистических стран и холодной войной в отношении других. Ответ положительный…