— Тогда я не поеду! — выпалила я.

— Расслабься, он на тебя даже не посмотрит. Ты сейчас вообще на прежнюю себя не похожа. А если ещё накрасить поярче… В общем, не парься, никто не узнает.

— Ты же узнала.

— Так я по запаху. А, точно, совсем забыла сказать. Я — оборотень. Только, умоляю, Стасику не говори!

Дальше Фрида наконец-то вспомнила, что нужно объяснить возможным читателям (или самой себе), как она докатилась до жизни такой, и пустилась в рассуждения о доме, родителях и дочери.

Это всё Тимур и так знал (или более-менее представлял), поэтому бегло проглядел записи по диагонали, иногда запинаясь на хаотичных всплесках ненависти, которую Фрида испытывала к себе. В ненависти не было ничего нового, слова и эмоции выглядели знакомо, что-то подобное Тимур регулярно говорил себе сам, но в исполнении другого человека все обвинения почему-то выглядели совершенно бессмысленными, безосновательными.

Фрида писала о том, что не видит (и никогда не видела) смысла в своей жизни, что от неё одни неприятности, что она всё делает не так и не понимает, как её можно не то что любить, а хотя бы просто терпеть рядом с собой. А Тимур с каждой фразой, с каждой буквой всё отчаянней жалел эту несчастную, неуверенную в себе девочку и не понимал, как она может так о себе думать? Как может так себя ненавидеть? Как может всю жизнь мучить себя из-за одной-единственной ошибки, совершённой много лет назад.

Пока он читал, она достаточно пришла в себя, чтобы подняться с кровати, и теперь стояла возле окна, демонстративно смотрела в него, но вряд ли что-то видела, кроме своего отражения на фоне тёмного парка. Правая рука нервно теребила напульсник на левой, и тонкие полосы шрамов то скрывались под ним, то вновь выглядывали наружу.

Тимур подошёл, чтобы вернуть телефон, и всё-таки не удержался, спросил, кивая на порезы:

— Зачем ты с собой так?

Вряд ли Фрида всерьёз пыталась вскрыть себе вены — тогда шрамы выглядели бы по-другому. И тогда её бы сейчас здесь не было. Разве что Стас снова успел вовремя…

Девушка, не оборачиваясь, пожала плечами, но когда Тимур решил, что она ничего не ответит, всё же сбивчиво объяснила:

— Не знаю, поймёшь ли ты. Иногда, когда в душе очень больно, хочется чем-то эту боль заглушить. Вроде как клин клином вышибают и всё такое. То есть я не хочу умирать. Наверное, никогда не хотела. Хотела только, чтобы мне не было больно. Или чтобы боль стала более понятной. Когда кровь идёт, то понятно, что делать: промыть, обеззаразить, забинтовать поплотнее. Или зашить, но до такого я никогда не доводила. И эти действия — они вроде как отвлекают от другой боли.

Тимур кивнул. Возможно, он понимал Фриду гораздо лучше, чем она думала.

— А ещё это наказание и напоминание, — добавил он.

В её глазах, отражённых в стекле, мелькнуло что-то странное: не то радость, не то испуг. Испуг от того, что её чувства и мотивы так легко раскусили, и радость от того же самого. Иногда приятно знать, что ты не одинок в своих бедах.

— Знакомая штука, да? — Фрида наконец-то повернулась к Тимуру и положила ладонь ему на грудь, накрывая сердце (а скорее — пятно на рубашке, оставленное её косметикой). — А ты что делаешь, когда больно?

— Терплю. Раньше ползал по крышам, по заброшкам. Несколько раз залезал на мост, но не как нормальные люди, а снизу, по арматуре. Однажды оттуда навернулся и… В общем, теперь просто терплю. Не хочу, чтобы кто-то снова рисковал собой, спасая меня.

— Ясно. — Фрида снова отвернулась к окну и тихо спросила у отражения Тимура: — Ты дочитал?

— Да. И, чтобы не было вопросов: да, я знаю, кто такой «В.». И Диана права, тебе лучше с ним не связываться.

— Она сказала, что он друг её отца, но тут половина собравшихся — чьи-то друзья, я даже не знаю, в какую сторону смотреть.

— И никаких воспоминаний?

— Нет, даже не шевельнулось ничего. Покажи хоть, если он ещё не уехал. И Ксюшку. Пожалуйста. Я ведь даже не знаю, как она выглядит. Пыталась в соцсетях найти, но там Ксений Фроловых — тысячи, и ни одной нужной. То ли у неё страница закрыта, то ли вместо имени ник какой-нибудь… Блин, Динка могла бы и сказать, что она здесь будет!

— Ты бы тогда точно не приехала. — Тимур почти коснулся окна лбом, пытаясь разглядеть в темноте хоть что-то. Или кого-то. Мало ли, вдруг прямо сейчас Ксюше приспичит пробежать под их окном.

— И то верно, — улыбнулась Фрида. — А может и наоборот, принеслась бы со всех ног, обгоняя самолёт, чтобы хоть посмотреть на неё украдкой. Я не знаю, честно говоря. Безумно хочу её увидеть — и боюсь. А Динке я ещё выскажу всё, что о ней думаю!

— Знаешь, она могла и не сообразить в хлопотах, что Ксюша — твоя дочь. Фролова — не самая редкая фамилия. Это у меня её адрес в журнале и контакты Ольги Степановны в телефоне, а для Дианы она просто какая-то случайная школьница.

А вот Стас дёрнулся, когда Ксюша назвала фамилию. Тимур точно помнил: дёрнулся, но ничего не сказал. Любопытно…