Женский крик вновь огласил подвалы. Полный боли и отчаяния крик. Проникающий прямо в душу, если, конечно, она была.

Но вместе со вспышкой боли пришло облегчение. Девушка обмякла в руках своего мучителя. Скверна проникла в рану и затуманила разум, заставив адептку вновь потерять связь с реальностью.

Черный Двор. Гвин слышала о нем множество раз, от отца в первую очередь. Потому что Авериус Гарана проводил в обществе его жертв львиную долю своего рабочего времени. Он исследовал проклятия и их развитие. Внимательно изучал мертвых, что восстают из могил и охотятся на живых. И живых, что под действием темных, запретных чар меняются навсегда, становясь чудовищами. И за всем этим стояла сила куда страшнее силы тьмы. За любыми мучениями живущих и умерших крылась воля – чужая безжалостная воля. Стремление подчинить. Повелевать. Сломить и обратить в раба, в исполнителя своих приказов.

Черный Двор. Так высокопарно они звали себя, чтобы хоть как-то оправдать дикую жестокость иллюзией внешнего лоска. Все сплошь носители темного дара и его разумные жертвы, часто добровольные.

К Черному Двору относились колдуны, что обратились к темным наукам и кровавой магии. Например, телекинетики и месмеристы, умеющие подчинять себе разум живых существ.

Однако их проблема состояла в том, что они не только манипулировали другими, но и постепенно менялись сами в погоне за еще бoльшими силами и, разумеется, бессмертием. И зачастую прибегали к вампиризму.

Носферат – так называли колдуна, который становился кровопийцей еще при жизни. Это, пожалуй, была высшая форма кровососов, разумная, злая и хитрая. Их тела еще не изменились настолько, чтобы бояться солнечного света, хоть он и причинял им неудобства. Носферат мог прожить много веков на границе жизни и смерти, питаясь человеческой кровью.

Умерший и неупокоенный носферат становился вурдалаком, восставшим мертвецом-кровососом. Днем вурдалаки спали в темноте, а по ночам охотились. И постепенно теряли остатки разума, превращаясь в голодных хищников, одержимых инстинктами. Они представляли опасность еще и потому, что их укусы распространяли скверну вампиризма.

Зараженные жертвы умирали и становились упырями – низшими кровопийцами, которых уже относили не к Черному Двору, а к обычной нежити. Потому как разумом упыри, увы, не обладали, однако оставались способны передавать скверну новым укушенным жертвам.

Другими слугами двора были вервольфы – оборотни, зависящие от фаз луны. Их проклятие и без того было мучительным и опасным для окружающих, но под влиянием месмериста или носферата оборотень мог стать грозным живым оружием.

Были и другие формы проклятий – тяжкие изменения, вызывающие рост перьев по всему телу или тягу к поеданию гниющего мяса. Такие проклятия порождали существ, призванных служить Черному Двору. Но худшими среди них, безусловно, оставались броксы.

Броксой звали женщину со способностями к чародейству, которую еще при жизни обращали в вампира под действием ритуальных манипуляций и крови носферата. Броксы были сильны и без всякого гипноза верны своим создателям. Кроме того, броксе не грозило растерять разум или сделаться вурдалаком. А еще она могла творить всевозможные чары, даже неподвластные ее хозяину. Проще говоря, идеальная слуга. Любой носферат мечтал создать для себя такую.

Для этого прибегали к так называемой темной молитве – ритуалу обращения, когда кровь будущей броксы заменяли кровью хозяина. Для этого девушку ослабляли настолько, что она находилась на грани жизни и смерти довольно долго. Вампирская скверна и темные чары хозяина довершали процесс, преображая ее навсегда.

К счастью, не у каждого носферата хватало для подобного сил и знаний.

К несчастью, жертвы таких ритуалов обычно умирали в муках.

– Хозяин слишком добр к тебе, тварь, но ты никогда не сможешь этого понять. А я бы все отдала, чтобы оказаться на твоем месте. Однако хозяин говорит, что я не подхожу, нужна именно колдунья.

– Свари ему еще куриного супа, стерва, он обязательно оценит, – Гвин ядовито усмехнулась, глядя на то, как от гнева исказилось лицо служанки.

Шли, кажется, третьи сутки заточения в подвале у Ратенхайтов. Гвинейн сложно было оценить, сколько на самом деле прошло времени, потому что под действием чар Атрана она то и дело лишалась чувств и могла подолгу проваляться в забытьи. С каждым разом приходить в себя становилось все сложнее и сложнее. Ее не кормили, воды тоже не давали. Лишь по постоянному привкусу соли и железа во рту Гвин могла сделать вывод, что ей дают кровь одного из лендлордов. Судя по тому, что руководил процессом старший из братьев, скорее всего, кровь принадлежала ему, но Гвин этого не помнила. Вероятно, к лучшему.

Каждый его приход в камеру пленницы сопровождался для девушки очередной порцией боли. Он оставлял синяки и кровоподтеки на нежной коже Гвинейн, с молчаливым садистским наслаждением слушая ее крики. Каждый раз находил на ее теле новый участок для своих экспериментов и новое место для укуса. А с ним наступал спасительный мрак.

Гвинейн уже казалось, что тьма скопилась в ее камере по углам. Тьма взбиралась по ее голым ногам, обнимая горящую в лихорадке кожу спасительной прохладой и просачивалась сквозь поры в кровь, в разум, делая мысли вязкими и непослушными. Поэтому адептка не могла припомнить ничего, что спасло бы ей жизнь и освободило из плена. Даже простейшие формулы заклинаний не желали складываться воедино.