— Идеи для песен, — ответил я уклончиво. — Для ВИА, нужен материал.

Колька хмыкнул.

— С тобой не соскучишься, Миха, — сказал он, натягивая футболку. — То ты борец, то музыкант, то курьер с икрой. Многогранная личность, как говорят в ваших институтах.

Не знал он, насколько многогранная. Семьдесят лет жизни, прожитые в будущем, — вот такие теперь «грани» у его друга Михаила.

— Пойду умоюсь, — заявил Колька, выходя из купе с полотенцем на шее.

Оставшись один, я на мгновение прикрыл глаза, чувствуя легкое головокружение. Тело Михаила всё еще не полностью оправилось от травмы. Физически я был здоров — мог бегать, поднимать тяжести, даже мог бы, наверное, вернуться на борцовский ковер. Но иногда, особенно в стрессовые моменты, тело словно напоминало мне, что мы с ним еще не до конца понимаем друг друга. Приходили головокружения, вспышки боли в затылке, моменты слабости. В такие минуты я чувствовал себя незваным гостем, который слишком долго засиделся в чужом доме.

Вернулся Колька, с мокрыми волосами, посвежевший.

— Надо чайком разжиться у проводницы, — сказал он, доставая из сумки плотный сверток. — У нас тут и колбаса, сало и хлебушка до Астрахани хватит, можно и не вылазить некуда. Незачем светиться лишний раз.

Колька всегда предпочитал менее публичные варианты. Сколько раз он, наверное, прятался от пограничников, таможенников, милиции… Жизнь за гранью закона научила его быть тенью, неприметным, скользящим по краю зрения.

Я колебался. С одной стороны — чем меньше нас будут видеть пассажиры, тем лучше. Мы и так выделялись среди обычных курортников и командированных: он — с ярко-восточной внешностью и повадками лесного хищника, я — с чертами лица, выдающими корейское происхождение, и странным взглядом человека не из этого времени. С другой хотелось посидеть в вагоне-ресторане, поесть нормальной еды, посмотреть на людей, послушать разговоры. Но это ближе к вечеру. А Колька пусть сидит, сторожит котлету денег, которую он предусмотрительно сразу по прибытию зашил в свой матрас, рассудив, что там никакой ворюга искать не додумается.

— Пойду чай у проводницы попрошу, — решил я.

Проводница, та самая изящная длинноногая, туфли на коротком бойком каблучке, которую мы встретили вчера, уже суетилась со своим пузатым титаном. Запах заварки, сладковатый, словно из детства, наполнял тамбур. Советский чай — крепкий, черный (подкрашенный содой), с терпким привкусом грузинских плантаций. Такой исчез вместе с Союзом, уступив место пакетикам с легким вкусом картона и ароматическими добавками.

— Девушка, два стакана чаю, пожалуйста, — попросил я, улыбнувшись.

— Сейчас принесу в купе, — кивнула она, явно довольная «девушкой». — Сахар берете?

— Конечно, — сказал я. — А газетку не подскажете, где взять?

— Старые только, — она кивнула на стопку газет в углу. — В одиннадцать в Мичуринске будем, там стоянка долгая, на перроне киоск «Союзпечати» купите свежие.

Я взял газету и вернулся в купе. «Правда» от 22 июля 1969 года… Первая полоса пестрела заголовками о достижениях соцстроительства, о рекордном урожае и о встрече Леонида Ильича Брежнева с делегацией из ГДР. Привычная советская риторика, за которой пряталась совсем другая страна — та, в которую мы сейчас ехали с контрабандной миссией.

Глубоко в колонках новостей я нашел маленькую заметку: «Американцы высадились на Луну». Всего несколько строк, и ни намека на эпохальность этого события, будто речь шла об очередной районной спартакиаде.

И правильно, никакого достижения не было. Ложь, звиздеж и провокация. Первыми на Луну прибыли Незнайка с Пончиком. Не верите? Это ваши проблемы.

— Что там пишут? — поинтересовался Колька, разворачивая на столе свою таежную снедь. — Опять про стройки коммунизма?

— Да всё то же, — усмехнулся я. — А вот, американцы на Луну высадились.

— На Луну? — Колька фыркнул. — Брехня всё это. Придумают же. На Луне — ни воздуха, ни воды. И эта… невесомость. Как они там ходить-то будут?

Во истину, устами таежного отрока глаголит истина.

— В скафандрах, — ответил я серьезно. — там чушки чугунные, к ногам привязаны, так что не взлетят пока не отвяжут.

Колька посмотрел на меня с подозрением.

— Гонишь?

— Если кто и гонит, то не я, — я сложил газету.

Колька пожал плечами. Для него космос был чем-то абстрактным, далеким от реальных проблем выживания в тайге или провоза контрабанды через границу.

В дверь постучали — проводница принесла чай в подстаканниках. Два кусочка сахара лежали на блюдцах, словно маленькие кирпичики для строительства сладкой жизни.

— Приятного чаепития, — сказала она и удалилась.

Колька разложил на столе своё богатство — нарезанная кружками домашняя колбаса, сало с прослойками мяса, обсыпанное черным перцем и чесноком, ароматный бородинский хлеб, завернутый в чистую тряпицу.

— Угощайся, — кивнул он. — всё натуральное. Не то что ваши сосиски с бумагой.

Я тронул колбасу — твердая, плотная, с кусочками жира и чеснока, душистая, словно впитала в себя весь дух Дальнего Востока — свободный, дикий, настоящий.

— Спасибо, — взял себе кусок. — Дело говоришь, на такой колбасе доедем как миленькие.

Колька усмехнулся, довольный похвалой. Вообще, он много улыбался, но как-то незаметно, скупо, словно опасаясь растратить запас улыбок до старости.

За окном бежал пейзаж средней полосы — поля, сохранившиеся кое-где вдоль рек рощи. Прилегающая к Подмосковью индустриальная часть Центра.