С наступлением двенадцатой луны местные жители под звуки соны [18] почти каждый день принимали в свои дома невесток.

За соной следовал свадебный паланкин, который осторожно несли на плечах двое носильщиков. Невеста, сидевшая в паланкине, была заперта на медный замок, и, хотя на ней был праздничный красно-зеленый наряд, который она никогда прежде не надевала, ей все равно хотелось плакать. Эти юные девочки понимали, что с замужеством их жизнь полностью изменится, что они разлучаются с матерью и теперь им самим предстоит готовиться к материнству. Им и во сне не снилось, что ради продолжения рода придется ложиться в одну постель с кем-то, кого они почти не знали. При одной мысли об этом становилось страшно — вот девочки и плакали, так повелось.

Но были и такие, кто выходил замуж без слез. Сяосяо [19] , когда ее везли в паланкине, не плакала. Она рано осиротела и маленькой девочкой была отдана на воспитание в деревню к дяде — старшему брату отца, который работал в поле. Целыми днями она ходила с бамбуковой корзинкой по обочинам дорог и разделительным межам на полях, собирая собачьи фекалии. Замужество означало для нее лишь переход из одной семьи в другую. Поэтому в тот день девочка не плакала, а смеялась. Ей не было стыдно или страшно; вот так, ничего не зная и ни о чем не ведая, она и стала мужней женой.

Когда Сяосяо выходила замуж, ей было двенадцать лет, а мужу не исполнилось еще и трех. Он был лет на девять младше нее, и его лишь недавно отлучили от материнской груди. По заведенному в здешних местах обычаю, войдя в дом, ей полагалось звать его братиком. Ее обязанностью стало каждый день выносить братика на прогулку к ивняку за деревней и гулять с ним на берегу ручья. Стоило малышу проголодаться, она кормила его, стоило заплакать — забавляла: то положит на голову маленькому мужу сорванный цветок тыквы или веточку щетинника, то начнет целовать, приговаривая: «Братик, чмок! Еще раз, чмок!» — вот так, осыпая поцелуями грязное личико, она заставляла ребенка смеяться. Придя в радостное возбуждение, он становился непослушным, мог схватить своими короткими ручками Сяосяо за волосы. А по-детски светлые волосы, если они растрепаны, привести в порядок непросто. Иногда, когда малыш особенно долго тянул за косичку и стягивал красный шелковый шнурок, она, рассердившись, шлепала его, и ребенок, естественно, начинал реветь. Тогда Сяосяо притворялась, что сама вот-вот заплачет, и, показывая пальцем на заплаканное лицо мальчика, говорила: «Вот, если кто-то не слушается, бывает плохо!»

Ясные дни сменялись непогодой, жизнь шла своим чередом. Сяосяо нянчила братика, помогала по хозяйству, делала все, что умела и могла. Часто ходила к ручью стирать пеленки и между делом находила время, чтобы насобирать полосатых улиток, которыми забавляла сидевшего тут же мужа. Засыпая по ночам, она часто видела сны, которые снятся девочкам ее возраста. Ей снилось, как она нашла много-много медных монет у задней калитки или еще где-нибудь; снилось, как она ест что-то вкусное, как лазает по деревьям, как, обернувшись рыбкой, резвится в воде; или что ее тело вдруг становится совсем маленьким и невесомым, и она взмывает в небо к звездам, где нет никого, только белый и золотой свет. Тогда с криком: «Мама!» — она просыпалась, а сердце продолжало бешено биться.

Разбуженные домочадцы всякий раз ругали ее: «Сумасшедшая, и что только у нее на уме! Днем ничего не делает — знай себе забавляется, вот ночью сны и снятся!» Сяосяо ничего не говорила на это, только посмеивалась, думая о других радостных снах, которые иногда прерывались плачем мужа. Муж засыпал вечером рядом со своей матерью, чтобы ей удобнее было кормить его грудью, но, то ли от большого количества молока, то ли по какой-то другой причине, он нередко просыпался среди ночи, чтобы справить малую или большую нужду. Когда свекровь ничего не могла поделать с плачущим ребенком, Сяосяо потихоньку слезала с постели и в полусне шла к кровати, брала мальчика на руки, убаюкивала, отвлекая внимание светом лампы и сиянием звезд. Или целовала его и, встретившись с ним глазами, по-ребячески корчила гримасы: «Эй, эй, смотри — кошка!» — и так развлекала его, пока муж не начинал улыбаться. Потом ребенка клонило в сон, и его глаза медленно закрывались. Когда он засыпал, Сяосяо укладывала его в постель и некоторое время наблюдала за ним, а потом, заслышав далекий крик петуха и понимая, что скоро утро, ложилась в свою кроватку и, свернувшись калачиком, засыпала. Несмотря на бессонную ночь, девочка шла встречать восход солнца: ей доставляло удовольствие открывать и закрывать глаза, чтобы наблюдать, как подсолнух с пурпурной сердцевиной и желтыми лепестками меняет формы прямо у нее на глазах. Это было так же весело и интересно, как смотреть сны.

Когда Сяосяо вышла замуж и стала маленькой женой крошки мужа, ей не приходилось страдать так, как раньше. Достаточно было взглянуть на нее, чтобы понять, как она физически окрепла за последний год. Ее дни проходили в трудах и заботах, но она быстро росла и развивалась, словно бы не думая о муже. Это было похоже на то, как с каждым днем становится все пышнее и раскидистей куст клещевины в дальнем углу сада, хотя его никто не замечает.

Летние ночи сами по себе прекрасны, как сон. После ужина все садились отдыхать в вечерней прохладе посреди двора, обмахивались веерами из листьев рогоза, смотрели на звезды в небе, похожие на светлячков, слушали стрекот кузнечиков, подобный мерному жужжанию прялки. Непрерывный поток далеких и близких звуков напоминал шум дождя, а лицо обдувал ветерок, наполненный ароматами злаков и цветов, — столь приятная обстановка располагала к шутливым разговорам.

Сяосяо была высокой и частенько без посторонней помощи забиралась на стог сена; прижимая к груди сомлевшего мужа, тихонько напевая придуманную на ходу незатейливую песенку, вскоре засыпала и сама.

На площадке во дворе собрались свекор со свекровью, дед, бабка и двое наемных работников; они сидели порознь на низеньких скамейках и болтали.

Рядом с дедом светился во мраке курившийся дымком пучок. Это был жгут, сделанный из полыни, для отпугивания комаров. Свернутый в спираль, он лежал у ног, словно чернохвостая змея. Время от времени дед поднимал его и помахивал, отгоняя назойливых насекомых.

Перебирая события прошедшего дня, дед сказал:

— Слышал, как Саньцзинь сказал, будто бы третьего дня снова проходили здесь студентки.

Все стали громко смеяться.

Чем был вызван этот смех? Просто тем, что у студенток нет косичек, они собирают волосы в перепелиный хвостик, как у монашек, хотя и непохожи на них. Они носят одежду, как у иностранок, но выглядят совсем не как иностранки. То, что они едят, чем пользуются… словом, все у них не как у людей, одно упоминание о них вызывало смех.