На выбор тем произведений, характеров героев и стиль повествования Шэнь Цунвэня оказал влияние не только Тао Юаньмин. Со всей очевидностью можно говорить о наследовании традиций китайского классического романа (особенно романа Ши Найаня «Речные заводи»); классической прозы малых форм эпох Тан и Цин (прежде всего Пу Сунлина); даосского философа IV–III вв. до н. э. Чжуан-цзы, историка I–II вв. до н. э. Сыма Цяня. На творчество писателя оказали заметное влияние и буддийские сказки Джатаки индийского происхождения (см. «Лунчжу» и «Красавица Шаньто»).

К счастью, для российского (шире — западного) читателя китайскость произведений Шэнь Цунвэня не представляется непреодолимым препятствием к их пониманию. Как и другие китайские авторы первой половины XX в., он испытал значительное влияние западных писателей, особенно русских и французских мастеров XIX и начала XX в.: А. П. Чехова, А. Доде, А. Франса, А. М. Горького, Ги де Мопассана, И. С. Тургенева. Он был знаком также с творчеством У. Шекспира, А. Жида, Дж. Джойса.

Шэнь Цунвэнь был реалистом по убеждениям и романтиком в душе. Это в равной степени относится и к другим писателям его поколения, с которыми Шэнь Цунвэнь расходился лишь в отношении к лингвистическим экспериментам и к модернизму — в конце 1930–40-х гг., в последние годы художественного творчества. В период КНР он не писал литературных произведений. Так что рассказ «Необыкновенная история обыкновенной жизни» (последний в тетралогии «Наутро после снегопада») — практически последний его беллетристический опыт.

Выбор произведений Шэнь Цунвэня для этой книги определяется прежде всего единством места действия — в сборник вошли исключительно тексты, связанные с малой родиной писателя. Причем предпочтение отдавалось рассказам, которые никогда раньше не публиковались на русском языке. В процессе работы рассматривались все доступные переводчикам издания. Писатель при участии своей жены Чжан Чжаохэ тщательно отредактировал большую часть произведений для собрания сочинений «Шэнь Цувэнь вэнь цзи» (1983). Эти версии считаются окончательными. Однако переводчики предпочитали издания, вышедшие до 1949 года, чтобы восстановить то, что автор и его жена в 1980-е могли счесть провокационным. Следует отметить, что в большинстве своем внесенные писателем изменения незначительны и в основном касаются лексики — усиливают местный колорит или конкретизируют двусмысленные отрывки. Пожалуй, единственным серьезным вмешательством было исключение последнего абзаца в рассказе «Сяосяо», добавленного в 1980-е года. Трудно сказать, улучшило ли это китайские оригиналы, но ясности для переводчиков добавило. Однако, когда появлялись сомнения, совместимы ли внесенные изменения с оригинальным творческим видением Шэнь Цунвэня, переводчики отдавали предпочтение более ранним текстам писателя.

Перевод любого литературного произведения неизбежно означает интерпретацию. В отношении работ Шэнь Цунвэня это верно вдвойне в силу сложности и многозначности его работ. В этой книге переводчики стремились избежать излишней буквальности под видом максимальной приближенности к оригиналу (возможно, это привело к некоторой избыточности постраничных сносок и комментариев). В то же время в планы переводчиков не входило «улучшение» Шэнь Цунвэня, корректирования его оригинального творческого видения. Пусть же наше прочтение прозы еще не открытого российскими читателями китайского автора вдохновит других переводчиков на новые интерпретации.

Переводчики выражают благодарность своему коллеге из Китая Кун Дэкуню, работающему на кафедре китаеведения Восточного института Дальневосточного федерального университета, за его обстоятельные комментарии по различным аспектам языка и культуры.

Н. К. Хузиятова

М. Ю. Кузнецова

Лодка пришвартовалась к берегу на речном причале в Чэньчжоу [1] .

Теперь пассажиры могли по сходням спуститься на берег. Сходни одним концом перекидывались на каменные ступени причала или прямо на отмель, другим — приставлялись к борту, и, проходя по ним, человек неизбежно покачивался из стороны в сторону. Всем, кто хотел оказаться на берегу, приходилось испытать на себе шаткость таких мостков.

Немало лодок пристало к берегу. Они стояли строем — не сосчитать было мачт, больших и маленьких, беспорядочно вздымавшихся над водой. Казалось, тросы на мачтах сплелись в единый клубок, но, конечно, так только казалось.

На носу и на корме каждой лодки всегда стояли люди в сине-голубых безрукавках, с длинными трубками в зубах. Их руки и ноги, открытые всем ветрам, напоминали мохнатые лапы пещерных чудовищ, какими они представляются детскому воображению. При взгляде на них невольно приходили на ум волшебные скороходы и другие легендарные герои. Матросы были именно такими! Видели бы вы этих удальцов, когда они ставят снасти — тогда их сноровка проявлялась в полной мере! Их грубые руки не только держали веревки — стоило им ухватиться за совершенно гладкую мачту, как они в два счета оказывались наверху. А чтобы показать, что для них это детские забавы, они, работая наверху со снастями, еще и песни распевали.

И всегда поблизости находились другие матросы на мачтах — они подхватывали, и по округе разносились песни, то задорные, то лирические.

За этими импровизированными концертами, задрав головы, наблюдали матросы, не занятые делом. Смотрели, бросали снизу реплики. Однако никто и не помышлял без команды рулевого забраться наверх и присоединиться к поющим. Вольничать они не смели. Хоть руки и чесались, никто не позволял себе без нужды подниматься на мачту, чтобы просто распевать песни, вызывая улыбки женщин. И что же им оставалось? Только ругаться.