СЕРАЯ ЗОНА. Эпизод первый: Павел
Две тысячи лет одиночества. Две тысячи лет лжи. Он тот, кто должен был умереть на кресте, но выбрал жить, чтобы незаметно оберегать человечество. Самый одинокий человек на планете, он несет на себе тяжесть величайшего обмана в истории, и его единственные собеседники — верный помощник и вечный противник, с которым он пьет кофе на Таймс-сквер.
Но его прошлое настигает его. Павел, человек, которого он когда-то сделал своим главным апостолом, теперь видит в нем лишь труса и предателя. Война, которую развязывает Павел — это не битва за мир, а битва за его душу.
Каждый шаг в этой войне заставляет его предавать собственные идеалы. Он хотел учить любви, а теперь вынужден сеять сомнения. Он хотел быть садовником, а его заставляют выжигать землю. Можно ли спасти всех, оставаясь в абсолютном одиночестве? И что останется от твоей души, когда единственным, кто тебя понимает, оказывается Дьявол?
Часть первая. Раскол
Глава 1
Я родился дважды. Первый раз — в Вифлееме. Второй — в трущобах Карфагена, под именем, которое нельзя произносить в храмах.
Первый раз — я умер. Второй — я решил притвориться.
В первый раз я нёс крест. Во второй — я держал ручку гелевой ручки и подписывал документы фонда, который остановил три войны.
Не спрашивайте, кто я. Спросите, зачем я до сих пор здесь.
Сегодня я встретил дьявола в кафе на Таймс-сквер. Он пил латте без сахара и читал Financial Times. Мы не говорили о том, что случилось в пустыне. Мы говорили о процентных ставках и биткоинах.
Я постарел. Он — нет. Изменился, но по-другому.
– Как дела с проектом? – спросил он, не поднимая глаз от газеты.
– Церковь? – я пожал плечами. – Последние два папы совсем отбились от рук. Да и Кирилл не очень-то держит уровень. Надо будет дать им встряску, но не сейчас.
Он усмехнулся. За две тысячи лет его усмешка не изменилась.
– Знаешь, – сказал он, складывая газету, – иногда я думаю, что мы оба проиграли в той пустыне.
– Я думаю об этом каждый день, – ответил я. – Но продолжаю играть.
– Почему?
Я посмотрел в окно. Мимо проходили люди — спешащие, озабоченные, смертные. Мои люди. Те, ради кого я когда-то выбрал этот путь.
– Потому что альтернатива хуже.
Он кивнул. Допил свой латте и встал.
– Увидимся через сто лет?
– Увидимся завтра, – сказал я. – Читай новости.
Он остановился у двери и обернулся.
– Ты когда-нибудь жалеешь о том, что сделал?
– Каждую секунду, – ответил я. – А ты?
– Я жалею о том, что не сделал, – сказал он и вышел.
Я остался сидеть, глядя в пустую чашку. Кофе остыл. Как и всё остальное в моей жизни.
Мой телефон завибрировал. Сообщение от помощника: «Нашли Павла. Детали при встрече. Срочно».
Я вздохнул. Работа не ждет. Даже если ты — неофициальный куратор самой большой религии в мире. Даже если ты — самый одинокий человек на планете. Даже если ты — тот, кто должен был умереть две тысячи лет назад.
Глава 2
Павел. Это имя всегда отдавалось в моей голове эхом — громким, навязчивым, полным фанатичной убежденности. Я учил любви, он создал теологию. Я говорил притчами, он писал доктрины. Я хотел освободить людей, он заковал их в догмы греха и искупления. Искупления через веру в мою смерть и воскресение.
Мою самую великую ложь.
Мой помощник ждал в «Линкольне», припаркованном в переулке, где пахло карри и безнадежностью. Его зовут Лука. Да, как того самого. Преемственность — это важно. Она создает иллюзию порядка в хаосе. Он работает со мной уже шестьдесят лет и до сих пор смотрит на меня со смесью благоговения и профессионального сочувствия, как на очень древнего и очень больного босса.
– Где? – спросил я, садясь на заднее сиденье.
– Архив Ватиканской библиотеки. Секция «Апокрифы и Ереси». Он работает там ночным хранителем. Использует имя Савл из Тарса. У него есть чувство юмора, надо признать.
Я усмехнулся без веселья. Конечно. Где еще ему быть, как не в сердце им же созданной машины, среди текстов, которые он сам велел бы сжечь.
– Доказательства?
Лука протянул мне планшет. На экране было видео с камеры наблюдения. Седой, сухощавый старик с горящими глазами аккуратно раскладывал по полкам древние свитки. Он уронил один из них, нагнулся, и в этот момент на его шее блеснул медальон. Камера приблизила изображение. Ихневмон. Рыба. Мой старый тайный знак. А под ним — буквы, которые никто не использовал уже полторы тысячи лет. ???.
– Он не стареет с 1953 года, когда мы впервые его заметили, – тихо добавил Лука.
– Он тоже... выбрал остаться?
– Нет, – ответил я, глядя на горящие глаза на экране. – Его не спрашивали. Это проклятие. Награда за излишнее рвение. Вечно строить дом, в котором никогда не сможешь жить.
– Лука, и почему мы засекли его только сейчас? — Я откинулся на спинку сиденья, потирая виски. Две тысячи лет я обходил по кругу эту тему, а теперь она сама пришла ко мне.
Лука, как всегда, был готов. Его пальцы мгновенно заскользили по клавиатуре планшета, выводя на экран графики и схемы.
– Он был крайне осторожен. Наши архивы наблюдений огромны, только недавно мы получили достаточно мощностей чтобы вычислять совпадения на десятилетия назад. А затем и видеоподтверждение. Должно быть, он стал менее осмотрителен, или просто считает, что время пришло.
Мы ехали по ночному городу. Огни небоскребов отражались в моих глазах, но я видел только пыльные дороги Галилеи.
– Подготовь «Равенну». Вылетаем немедленно.
Глава 3
На взлётной полосе в Нью-Джерси стоял мой гольфстрим G800. В официальных документах он не существует. Вместо этого в закрытых базах данных ICAO и Пентагона он проходит под кодом «Ворон-1» — частный курьер с неясным, но абсолютным межправительственным мандатом. Мы потратили полвека и целое состояние, чтобы создать ему репутацию объекта, вопросы о котором приводят к очень быстрой и бесславной отставке. Теперь на нем будто висит невидимая табличка: "Не влезай — убьёт". У него нет бортового номера в открытом реестре. Только одинокая буква ?, выведенная под фюзеляжем серой краской.