— Я бы могла тебе объяснить, что случилось, но, кажется, ты и сама все прекрасно рассмотрела вчера вечером.

Она отчаянно покраснела и закрыла лицо ладонями, пытаясь спрятаться от стыда.

— Я уверена, он жалеет. Эта проститутка ему не нужна. Это была просто…просто ошибка.

— Да ты что, Дашуль? Честно? Просто ошибка? С голой жопой и на чужой девке?

Да, звучало не очень. И это я еще держалась в выражениях.

— Ошибка! Я уверена, он уже раскаивается и скоро придет. Да, он сделал очень плохо. Но ты должна простить его, принять… — она все-таки разревелась, — чтобы все было как прежде.

Моя маленькая, глупая, залюбленная до невозможности девочка, привыкшая к тому, что ее семья – это нерушимая крепость, твердыня. Я понимала, почему она так говорила, почему так отчаянно цеплялась за прошлое. Ей хотелось, чтобы мама и папа были вместе несмотря ни на что, хотела сохранить то тепло, что всегда было между нами.

Ей было страшно.

Мне тоже было страшно. А еще противно.

— Принять его? Даш, ты серьезно? Ты думаешь, что-то может быть по-прежнему после того, как увидела измену своими глазами? Думаешь, я захочу с ним разговаривать, прикасаться, делить постель? Да меня тошнит об одной мысли об этом. Я слишком брезглива, чтобы подбирать использованное.

— Ну, мам, — взмолилась она, — ты должна…

— Кому я должна? — спросила жестче чем могла бы. От моего тона Дашка вздрогнула, как испуганный котенок, — ты предлагаешь мне переступить через себя, простить изменщика и дальше жить как ни в чем не бывало, только потому, что тебе этого хочется? Прости, но нет. Ты уже не малышка и должна понимать, что есть вещи, которые не прощают. Никому.

— Ну вы же семья, — рыдала она, — Вы любите друг друга…

— Увы, эта любовь не выдержала испытания молодой похотливой шмарой.

Которую ты, дочь моя, притащила в наш дом. А теперь смеешь требовать от меня какого-то принятия и прощения.

Я не сказала этого вслух. Не смогла.

— И что теперь? Ты…ты собираешься развестись?

— Да, — просто ответила я.

— Ну, мам! — истерично воскликнула она, — так нельзя!

Я только покачала головой.

— Даша, нельзя предавать. И себя в том числе. Нельзя прощать, особенно когда не просят прощения. А переворачивать страницу и уходить из того места, где тебя макнули носом в экскременты – можно и нужно. Когда-нибудь ты это поймешь.

— То есть ты отдашь его, да? Позволишь папе уйти к этой стерве?

— Он взрослый мужик, Дашенька. Взрослый, состоявшийся, способный сам решить, когда и с кем снимать свои портки. Он сделал свой выбор, я делаю свой. Будет развод.

— А мне что делать, мам? Что в этой ситуации делать мне? Я вас обоих люблю! Мне теперь разорваться?!

Как же ты безжалостна в своем эгоизме, моя дорогая дочь. Как больно бьешь в измученное сердце и даже не понимаешь этого, не чувствуешь…

— Ты тоже взрослая, — наконец, произнесла я, — и должна решить эту задачу сама, без чьих-либо подсказок. Ты совершеннолетняя, поэтому никто не заставит тебя принимать чью-либо сторону. Ваши отношения с отцом – это ваше дело. Не мое.

— Да как ты не понимаешь! Я хочу, чтобы вы были вместе! Как раньше! — она сорвалась на крик.

— Как раньше не будет, — твердо сказала я, — и спасибо за блины…но я не голодна.

С этими словами я взяла из ящика рулон мусорных пакетов и вышла из дома.

Боже, кто бы знал, как я любила свой дом раньше и каким холодным и неуютным он казался мне сейчас. Грязным, испохабленным! Будто на каждой стене, на каждой поверхности отпечатались чужие сальные пальцы.

На крыльце гостевого я остановилась, пытаясь набраться решимости и пересилить саму себя. Хотелось развернуться и убежать, зажмуриться чтобы никогда этого не видеть, стереть себя память…

— Тряпка, — прорычала я и пинком открыла дверь.

В маленькой гостиной царил полнейший беспорядок, словно тут порезвилось стадо свиней. От вида смятого покрывала на том самом месте, где Алексей зажимал Марину, меня замутило. Как и от чужих трусов, оставленных на подлокотнике.

Эта сука так торопилась за моим мужем, что ускакала прямо без них.

На столе, в тарелке стояли остатки позавчерашнего шашлыка и копчёной рыбы, надкусанные фрукты, над которыми вилась мошкара, в кружке – забродивший, покрывшийся пленкой чай.

И воздух такой…едкий, сладковато-тошнотворный. Наполненный чужими духами, запахом похоти, гниющих остатков еды.

Сейчас точно вырвет.

Я распахнула все окна, пытаясь запустить кислород в оскверненное жилище, и принялась за уборку. Один пакет использовала, как перчатку, чтобы не прикасаться к этому дерьму голыми руками, а во второй принялась сгребать все, что попадалось на пути. Трусы, чужую одежду, мятое покрывало с дивана. Потом прошла в комнату, в которой жила Марина и выгребала все ее барахло – косметику из тумбочки, сменную одежду, белье.