Шрифт:
Господи, мы так громко говорили, почти кричали! Влад так вообще вышел из себя, ему было насрать на всех свидетелей, он считал их просто пылью под ногами, и одной из таких пылинок оказалась младшая дочь.
Она делает шаг вперед, и застывший мир начинает двигаться.
Посетители возвращаются к своим спутникам, еде и обсуждению прежних новостей, но все еще смотрят, наблюдают, прислушиваются. Особенно те, кто сидят рядом. Людям подавай хлеба и зрелищ. Хлеб перед ними на столе, и зрелище перед глазами разворачивается…
— Стеша?
На Влада страшно смотреть.
Только что он был зверем, готовым слегка придушить, а потом долго терзать свою жертву, вырывая куски теплой плоти из нее, чувствующей каждое касание клыков. Теперь его лицо стало ничем, стерлось, оно кажется сероватым листом, на котором небрежной кляксой художник написал глаза. Широкие, полные смятения и паники зрачки.
Я бы не хотела оказаться на его месте, по спине бежит мороз разочарования.
Девочки боготворили отца.
Считали его лучшим в мире мужчиной, и Стеша говорила, что ее муж должен быть не хуже, чем папа.
Младшая дочка подбегает ко мне, шарахнувшись в сторону, когда Влад приподнимает руку в ее сторону. Всего лишь приподнимает, но она огибает его по большой дуге и прибивается ко мне.
— Я все слышала. Все-все слышала! — говорит со слезами.
Вот и ответ на вопрос, который ни он, ни я не смогли задать ей.
— Теперь я понимаю… Почему бабушка ничего не сказала! И почему Варька солгала! Сучка! Она с тобой заодно, да? За то платье из Милана! Я его сожгу! — злится.
Противный ком горечи в горле становится невыносимым.
Я поднимаюсь, пошатываясь, и выбегаю в уборную.
Меня тошнит…
Запах туалета заставляет еще несколько раз пустыми спазмами содрогнуться над унитазом, а потом я понимаю, что меня стошнило так сильно, что я даже намочила трусики, и теперь мне плохо еще и от унижения выйти… описавшейся. Я не могу даже из кабинки выйти. Я здесь, наверное, умру, рядом с унитазом…
Умру от стыда и разочарования, которые разрывают сердце.
— Мам, ты как? Тебе получше? Не молчи, мам… Мама, я сейчас полицию вызовууу!
— Что ты выдумала? — отвечаю слабо. — Это просто токсикоз. Сильный, да… Но я почти в порядке. Почти…
— Тогда выходи. Тебе надо умыться.
— Мне надо…
Сжимаю глаза.
Как же противно и стыдно быть слабой.
Я же взрослая, сильная женщина. Я мать, я должна быть опорой…
А не слабой дурой и описавшейся истеричкой!
Как бы телепортироваться отсюда домой? Прямиком в квартиру… Ни с кем не встречаться, ни кого не видеть. Просто…
— Отвали! Боже, отвали! — верещит Стеша. — Не ломись сюда! Аааа…
— Успокойся!
— Это дамский туалет! Уходи!
— Хватит орать! — рявкает Влад, вломившись. — Вас слишком долго нет! Где она? Ей плохо?
— Уходи. Уходи!
— И что ты сделаешь? Или ты у нас больно взрослая и можешь помочь сорокалетней тетке в обмороке? А? — цинично интересуется Влад. — Ее всю третью беременность полоскало и прикладывало о каждую поверхность. История повторяется!
Его шаги замирают совсем близко рядом с дверью.
— Я знаю, что ты там, — шумно дышит. — Открой, Лиз.
— Я записала. Я… Я с подружке видео записывала и все-все записалось… — шепчет Стеша. — Я все отправила…
— КОМУ?! Да… Б…ь!
— Всем. Бабушке. Деду… Варе. Пусть полюбуется! Теперь все знают… И я не пойду на свадьбу… к Варе. Все знают, папа!
— Это последнее, что меня сейчас интересует. Выйди, деточка.
— Нет. Мне во… восемнадцать. У меня есть права и свободы.
— Как знаешь, деточка. Вот такая штука жизнь, мама и папа иногда ссорятся и страшно кричат, и говорят вещи, о которых потом вспоминать стыдно. Или что… тоже скажешь, что мы — динозавры?! Которым поздно?
Эта агрессия должна быть направлена на меня. Но Влад такой злой, что его гнев теперь просто фонит во все стороны, разливается в воздухе радиационным фоном и отравляет все.
Влад стучит по двери.
— Лиза. Хватит. Ты не вывозишь. И не вывезешь. Ни беременность, ни сложный развод. Хватит дурить. Выходи.
Замок хлипкий. Он его вынесет просто ударом кулака.
И рядом дочь, которая может только бравировать и больше ничего.
— Я разберусь со всей этой ситуацией. Мы можем выйти из нее с минимальными потерями.