— Этого немного, — сказала Кэй. — Простите.

— Vous etes tres gentil, — сказал доктор Вермёлен. Он выглядел расстроенным.

— Простите нас, — внезапно добавил он по-английски. — Мы просили, чтобы вас к нам не направляли. У моей жены — как это называется? — он постучал себя по груди. — Angine.

— Стенокардия?

— Oui, angina — конечно, латинское слово. И мой сын тоже нездоров. Но, как вы сказали, вы здесь, и нам остаётся только принять это. Возможно, ненадолго. — Он указал рукой: — Ваше пальто. Садитесь. Согрейтесь.

Она сняла пальто, передала ему и села на одно из кресел, протянув руки к печке. Значит, он всё же говорил по-английски — и довольно хорошо. Зачем тогда притворялся?

Позади послышался громкий стук. Кэй обернулась — и вскрикнула. В окно задней двери вдавилось лицо — искажённое, замутнённое стеклом.

— Не пугайтесь, — сказал Вермёлен. — Это мой сын.

Он открыл дверь. Молодой человек с хромотой вошёл, неся мешочек. Бросил его на стол, сразу повернулся к Кэй, снял кепку — и показал густые тёмные волосы: короткие по бокам, длинные сверху.

— Это Арно, — сказал доктор. Он что-то сказал ему по-фламандски.

Арно поклонился, поцеловал Кэй руку. Был он примерно её возраста, очень бледный, но красивый. Лицо мокрое от дождя. Голод придал чертам остроту, подумала Кэй. Глаза тёмные, живые. С сильным акцентом он произнёс по-английски:

— Очень приятно познакомиться.

Он заглянул в мешок и достал четыре грязных картофелины. Подмигнул, победно улыбнулся:

— Voila!

Кэй улыбнулась в ответ. Он украл их из чьего-то огорода, подумала она.

Предвкушая еду, семья Вермёленов повеселела. Арно снял промокший пиджак, уселся и стал снимать ботинки. Мадам Вермёлен вымыла картошку, бросила в кастрюлю и поставила на плиту. Открыла банку с рагу и переложила в другую кастрюлю.

Доктор ушёл в соседнюю комнату — мрачную, промозглую гостиную — и вернулся с бутылкой голландского яичного ликёра. Он разлил напиток по четырём крошечным рюмкам и протянул каждому. Он поднял тост — A l'amitie! — За дружбу! — и Кэй чокнулась с каждым из них. Сладкий, яичный вкус напомнил ей заварной крем — а значит, почему-то, и Рождество… от чего на мгновение стало особенно грустно.

— A l'amitie!

Кэй чокнулась со всеми. Напиток был сладкий, яичный, он напомнил ей заварной крем, а потому — Рождество. И на мгновение ей стало грустно.

Они сидели у печки, глядя на кипящую картошку. Доктор с горечью сказал:

— Немцы забрали всю картошку перед уходом — как будто у них в Германии своей нет!

Мадам Вермёлен подала рагу с картофелем. Доктор налил всем ещё по капле ликера. Все ели молча, с жадностью. Арно — с опущенной головой. Закончив, он доел и остатки с тарелки матери. Кэй пару раз с тоской взглянула на оставшуюся еду из коробки, но было ясно, что её берегут. При таком расходе хватит на неделю. Она мысленно упрекнула себя — завтра в офицерской столовой она поест нормально. После ужина мадам Вермёлен убрала посуду, затем нарезала каждому по квадратику твёрдого безмолочного армейского шоколада.

Арно спросил по-французски:

— Простите, мадемуазель, но почему вы в Мехелене?

— Боюсь, мне нельзя говорить.

— Но вы где-то рядом размещены?

— Честно говоря, я и сама не знаю где. Мне завтра в восемь на дежурство, и я не уверена, как туда добраться.

— Тогда мы нарисуем вам карту! Как называется улица — вы можете сказать? — Он улыбнулся. — Или это тоже секрет?

— Кажется, Конегин Астридлаан.

— Но мы знаем её, конечно! Главная дорога на юге. Там была немецкая штаб-квартира.

— Теперь там наш штаб.

Был найден лист бумаги, карандаш. Все трое Вермёленов, споря по-фламандски, нарисовали ей подробный план.

Она изучила аккуратные подписи, стрелки маршрута.

— Это далеко?

Арно пожал плечами:

— Минут пятнадцать пешком — не больше.

— Спасибо. — Она сложила карту и убрала в карман. — А теперь, пожалуй, мне стоит лечь спать — мне рано вставать.

— Конечно, — сказал доктор. — Позвольте проводить вас.

Наклоняясь за пальто, она заметила, что Арно наблюдает за ней.

— Спокойной ночи, — сказала она.

— Спокойной. Пусть вам приснится что-нибудь хорошее.

В холле доктор настоял, чтобы сам нёс её чемодан. Она осмотрелась: высокий потолок, религиозные артефакты, тяжёлые деревянные двери. Слишком торжественно для обычного дома.

— Вы здесь принимаете пациентов?

Он рассмеялся:

— Je ne suis pas ce type de docteur! — Он открыл ближайшую дверь и включил свет. Кэй вошла следом. Это был кабинет, знакомый по Кембриджу: полки до потолка, заваленные книгами, стопки на полу и на столе, тяжёлые бархатные шторы, покрытые пылью, и резкий запах табака.